Граница. Таежный роман. Солдаты - Майя Шаповалова

Логичнее всего было бы перетянуть на свою сторону Братеева. Начать с того, что сержант, сам того не зная, влип в историю по самые свои торчащие лопухами уши. И башка у него варит, и в наблюдательности ему не откажешь. И упрямство его, если направить в нужную сторону, тоже не будет лишним. В другом закавыка. Чем зацепить по-крестьянски расчетливого парня, который, поди, на пятьдесят лет вперед всю свою жизнь представил? Парня, убежденного в том, что любовь со временем становится только крепче? Как объяснить ему, что думать о себе, любимом, о благе своем куда интереснее, чем беспокоиться о благе государства, которое на такого вот Братеева чхать хотело с высокой колокольни? Как привить ему азарт и страсть к риску?

— Чем зацепить? — спросил Голощекин. — Чтобы зацепить, зацепка нужна.

— Ты в слова-то со мной не играй, — неодобрительно сказал Папа. — Балагур. Не может того быть, чтобы у вас одни святые на плацу сапогами топали. Подбери пару-тройку человек, проверь на вшивость. Только осторожно. Ты меня понял?

— Чего ж тут не понять? Не бином Ньютона, — сказал Голощекин, не скрывая раздражения. Он не любил, когда его учили.

Папа это заметил, усмехнулся:

— А ты недовольную рожу-то не корчи. От того, насколько хорошо ты меня понял, очень многое зависит.

— Хочешь дело расширять? — спросил Голощекин.

— Допустим.

— А говорил — пасут тебя, пересидеть, мол, хочешь.

— Обмозговать надо было, — уклончиво ответил Папа.

— Обмозговал?

Папа кивнул:

— Я нашел еще два канала — надежные люди, большие связи. И есть чем этих людей держать. А ты скоро отсюда свалишь. Мне что, все по новой начинать?

Голощекин лихорадочно соображал. Он действительно не собирался сидеть здесь долго, осень — крайний срок. У него было несколько вариантов отхода — и все требовали дополнительной проработки. Он постоянно об этом думал, но, чем больше думал, тем больше склонялся к мысли, что — рано. Над ним пока не каплет, а дополнительные Папины каналы означают, что провернуть можно еще не одно дело.

Одно ясно: он Папе нужен, Папа боится его потерять. Ну еще бы: привык иметь дело со шпаной вроде Бурого и Карлика, а шпана ненадежна: и милиция за ними присматривает, и сами они, если что, сдадут не задумываясь. А кто заподозрит капитана Голощекина, образцового советского офицера? То-то.

— Я пока никуда не собираюсь, — сказал Голощекин. — А если доверять перестал — так и скажи.

Папа не ответил. Он встал и, пройдясь по фанзе, остановился возле окна. Посмотрел на пологий склон, затем повернулся. Лицо его было жестким.

— И все-таки ты меня не понял. Я не одолжение прошу мне сделать, я тебе четко сказал: найди мне человека. Ты, капитан, у себя в армии приказы не обсуждаешь? Ну а у меня своя армия. И мои приказы тоже нечего обсуждать. В этой армии я — маршал, ясно?

Он захлопнул рот, точно капкан, и две жесткие складки залегли вокруг тонких губ. И Голощекин, пожалуй, впервые подумал, какой властью, должно быть, обладает вот этот невысокий, лысоватый человек с рысьими глазами, работающий начальником небольшой автобазы в маленьком городишке, где каждый как на ладони. Какую силу воли надо иметь, чтобы при такой власти ездить на дребезжащей от старости «Победе», жить в крохотной квартирке и вкалывать с утра до ночи на работе ради двадцати рублей премиальных. Какая жажда жизни — не этой, убогой, а той, ради которой все и затевалось.

И хотя Голощекин не переносил, когда с ним разговаривали подобным тоном, он взглянул на Папу с невольным уважением.

— Вот теперь вижу, что понял, — с удовлетворением заметил Папа. — И учти: если б я тебе доверять перестал, по-настоящему перестал, ты бы лишнего дня не прожил. Сам понимаешь, не в домино играем. Я другого боюсь, Никита. Больно ты разогнался. Не умеешь вовремя по тормозам вдарить. Или не умеешь, или не хочешь. А когда тормоза отказывают, это последнее дело. Несет тебя, капитан. Смотри не врежься. Вмажешься — другие за тобой следом полетят. Так что притормози.

Голощекин осклабился.

— Хочешь сказать, мне на заслуженный отдых пора? Чтобы я, значит, преемников сам себе подготовил, а потом тебе на тарелочке принес? Вот, мол, Петрович, знакомься: новое поколение, мною обученное, опыт передал, вахту сдал, молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет. Так, да?

— Заткнись! — со злостью бросил Папа. — Да, так. И принесешь, и опыт передашь. Я за тебя твою работу делать не собираюсь. Но наводку дать могу. Слушать готов или тебе время нужно, чтоб остыть?

Голощекин вдруг успокоился. А хрен с ним, пусть мелет. Все равно он, Никита, ему сейчас нужен. Потом — разберемся.

Голощекин улыбнулся — широко, добродушно и даже немного виновато.

— Ладно, Петрович, — сказал он. — Давай говори.

— У вас есть такой старший лейтенант Жгут. Алексей Жгут. Кажется, он теперь завклубом.

— Леха? — изумился Голощекин. — А он тут при чем?

— При том, что он мне по многим причинам интересен. Вот с ним и поработай.

Голощекин растерялся. Осведомленность Папы относительно того, кто в гарнизоне заведует клубом, его не удивила. Но вот выбор — Леха Жгут! — просто потряс.

— Ты, часом, ничего не перепутал? — осторожно спросил Никита. — Ты хоть знаешь, кто это такой?

— Хороший офицер, — сказал Папа.

Голощекин расхохотался.

— Хороший офицер?! Подвели тебя стукачи твои, Петрович, ой подвели-и! Да ненадежней Жгута у нас только дворняги брехливые! Да и те хоть лают, если насторожить. А Жгут — раздолбай последний… Ну ты даешь!

Папа подождал, пока Голощекин отсмеется, и произнес тихо, почти вкрадчиво:

— Когда я говорю — хороший офицер, я знаю, о чем говорю. Он для нас — хороший офицер, а не для твоего долбаного командования.

— Да чем я его зацеплю? Пьет в меру. С бабами хихикает только для виду — жену свою обожает. На службу ему плевать — выгонят, так ему ж и лучше. — Голощекин пожал плечами и взглянул на Папу. — Может, ты знаешь, чего я не знаю?

— Играет он.

— Ну и что? И потом, разве это игра? Так, балуется по копейке. С кем у нас играть-то?

— А в городе?

— Ну, во-первых, он в городе не так уж часто бывает, во-вторых, везет ему, собаке. И потом, я Жгута знаю. У него, конечно, деньги в кармане не держатся, но если б он задолжал кому по-крупному, я бы знал.

— Почему?

— Да потому что он ко мне бы первому и прибежал! — усмехнулся Никита.

Папа нехорошо прищурился:

— А ты что же, вроде ростовщика? Всех хрустами ссужаешь?

— Не всех. Но Лехе бы дал, если б попросил.

— Вот и сделай так, чтобы попросил, — сказал Папа. — Пораскинь мозгами. И еще. Жену он, говоришь, обожает? На этом тоже можно сыграть. Жена у него красавица…