Доброе дело - Михаил Иванович Казьмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У девицы Букриной, Алёны Фроловой, мещанки, — спокойно ответил Гуров. — Нумер двадцать первый в Денисовском переулке.
М-да, вот уж не ждали… Пристав, надо отдать ему должное, взял себя в руки почти мгновенно.
— И что, девица Букрина ваши слова подтвердит? — спросил он.
— Так её о том спросить и надо, а не меня, — спокойствие Гурова было, похоже, не показным.
— Спрошу, — пристав чуть-чуть подпустил в голос угрозы, но на Гурова это никак не подействовало.
Поскольку дальнейший допрос не имел смысла, пока Шаболдин не допросит Букрину, Гурова пришлось отпустить. Допросный лист переписали набело быстро, там же и писать было всего-ничего, Гуров его без разговора подписал и отбыл домой. А мы с Борисом Григорьевичем отправились в Денисовский переулок, ничего иного нам не оставалось.
Девица Букрина, восемнадцати лет, православного вероисповедания, по рождению принадлежала к купеческому сословию. Отец её, купец третьей тысячи, хозяин двух посудных лавок, умер уже пятнадцать лет назад, и дело его за неимением иных наследников досталось вдове. Вдова, однако, год как умерла и сама, а юная девица, на которую свалилось неплохое наследство, обе лавки и запасы товара продала за хорошие деньги, приказчиков и работников рассчитала, переписалась из купеческого сословия в мещанское, чтобы налогов меньше платить, и вложила деньги в казённые и частные ценные бумаги. Всё это мы от самой Букриной и узнали, да не только со слов, а ещё и из представленных ею бумаг. Бумаги содержались в идеальном порядке, видно было, что тут приложил руку кто-то, в этом хорошо понимающий. Кажется, я даже знаю, кто именно. Показания Фёдора Гурова Алёна Букрина уверенно подтвердила.
Потом мы с приставом прошлись по соседям. О Букриной они отзывались в целом неплохо, хотя и не все, но на всех, как известно, не угодишь. Те самые «не все» утверждали, будто Букрина живёт блядством, но все остальные это не подтверждали, а чуть больше половины из них со всей уверенностью показывали, что ходит к Алёне один только и явно из господ. Удивляться тому, что они опознали по портрету Фёдора Гурова, мы уже и не стали.
— Что ж, Алексей Филиппович, откуда в доме Гуровых взялся яд, мы теперь, можно сказать, знаем, — Шаболдин принялся подводить итоги. — Но толку с того знания без доказательств… А с ними — от чего ушли, к тому и пришли, — он тяжело вздохнул.
Добавить тут мне было нечего.
[1] Говорил — см. роман «Хитрая затея»
Глава 23. Черепашьи шажки
Столь неудачное завершение бурно, казалось бы, развивавшейся истории с Шишовой нас с Шаболдиным, ясное дело, не порадовало, но и в уныние отнюдь не ввергло. Раз уж появились в деле новые люди и новые события, разобраться с ними сам Бог велел, вот Шаболдин и взялся разбираться. Уже на следующий день пристав устроил Алёне Букриной настоящий, по всей форме, под запись с подписью, допрос в губной управе, а потом ещё раз прошёлся по соседям юной мещанки, да тоже не один, а с писарем. Допросил повторно он у себя в управе и Фёдора Захаровича. Увы, но каких-то сдвигов в деле в результате всех этих титанических усилий не произошло. Знакомство своё с Марфой Шишовой Гуров отрицал, хотя и сказал, что слышал о ней от супруги.
Связь Фёдора Гурова и Алёны Букриной, как выяснилось, длилась уже полтора года. Любовники периодически встречались в доме Букриной, никуда вместе не выходили, каких-то планов на совместное будущее не строили, любовницу свою Гуров не содержал. Ну, это они так говорили. Допрашивал их Шаболдин порознь, но на одинаковости показаний оно никак не сказалось.
Алиби своего любовника Букрина вновь подтвердила, попытки Шаболдина сбить её с толку и малость припугнуть ничего в твёрдости её слов не изменили. Да, Феденька, ой, простите, ваше благородие, Фёдор Захарович, был у меня в тот день — пришёл, как службу закончил, ушёл в семь пополудни. Нет, ничего я не путаю, именно так всё и было. Да, готова буду заявить в суде и под присягою. Нет, подумать мне тут не над чем, как оно было, так я и сказала, вот так же за мною и запишите.
— Вот врёт же, Алексей Филиппович, вижу и чую, что врёт, но никак, никак не могу её на том вранье поймать! — бушевал пристав. — Не краснеет, не бледнеет, голос не дрожит, даже Ангелине Павловне до такого умения врать далеко!
Да, бывают такие уникумы. Чисто по актёрскому мастерству с профессионалами сцены им не тягаться, но в соревнованиях по вранью дадут они актёришкам сто очков вперёд и тут же тысячу отыграют. Похоже, Алёна Букрина как раз из таких.
Соседи Букриной, правда, в тот день не видели, чтобы Гуров к ней приходил, но тут пристав с недовольным видом вынужден был согласиться, что само по себе это ничего не значит. Во-первых, никто из тех соседей целенаправленно за девицей и её домом не следил. Во-вторых, постоянно смотреть в окна соседям тоже недосуг, у них дома и других забот хватает. И, в-третьих, служебные свои дела Фёдор Захарович к пяти закончил, если и раньше, раз к любовнице собирался, то всё равно ненамного, а сейчас в такое время уже по-настоящему темно, и вряд ли что в окно можно толком увидеть, особенно учитывая не самое лучшее освещение в переулке. В общем, никакой возможности опровергнуть алиби Гурова мы с Борисом Григорьевичем пока что не видели, одна радость, что держалось оно только на показаниях Букриной, которые в суде толковый обвинитель сможет хоть как-то, но поставить под сомнение.
Закончив покамест с Букриной, пристав решил пойти в обход и занялся той самой вдовой полковника Пяльцева, которая отправила Ольгу Гурову к Шишовой. Там, как рассказал Шаболдин, поначалу всё выглядело тихо и мирно — полковник Пяльцев умер от ран, полученных в сражении за Выборг, том самом, где отличился мой брат Василий. Да, война, она такая — кому крест на грудь, а кому и на могилу…
Кто другой на том бы и успокоился, но не Шаболдин. Борис Григорьевич внимательно присмотрелся ко всей семье и нашёл-таки нечто заслуживающее своего интереса. Очень уж вовремя для Дарьи Сергеевны умер бездетный старший брат её супруга — едва
