Час новолуния - Валентин Сергеевич Маслюков

побеждал Подрез, каких бы невероятных сумм ни набрал, первый же проигрыш уничтожит все им достигнутое, а Федькой потерянное. Не может он побеждать без конца, без осечки. Значит... Значит, штука в том, кто и когда остановит игру, встанет из-за стола. Когда Подрез посчитает: хватит. И хватит ли ему благоразумия не зарываться.

Не поднимая глаза, чтобы не встретить возражения, Федька начала сгребать кости, ничего ещё на самом деле про себя не решив... Голова шла кругом, как от водки. Она не знала, на чём остановиться, а, остановившись, в следующее мгновение уже не помнила, что это было.

Одна победа, чтобы вернуть деньги. Всего одна. Девчонка-такальщик стиснула кинжал. Девчонка понимала, что происходит.

Кости легли на ладонь в ряд, пустой стороной кверху.

Подрез не торопил... и не похоже, чтобы особенно волновался. Предел его, значит, лежал много дальше Федькиного. Несколько конов — два или три — страшно подумать, какие то будут деньги! — оставались у неё, чтобы перехватить удачу...

Святые угодники! Бросила через большой палец.

Два очка.

Зинка молчала, уставившись на майдан. Гладкое лицо её не выдавало чувства, но в самой неподвижности черт угадывалось возражение.

— Так, — вымолвила она жалким голосом. — Так...

Спасти Федьку могло бы везение необыкновенное — когда бы Подрез выкинул одно очко или пусто. На худой конец, те же самые два. В сущности, у Федьки...

Десять! Десять — увидела она расширившимися глазами. Подрезовы кости легли, как прилипли.

Зинка молчала.

— Ну? — обернулся к ней хозяин. — Не слышу.

— Так...

В итоге Федька проиграла семьдесят пять щелкунов.

— Хватит, — сказал Подрез вдруг, отодвигаясь от стола.

Федька обмерла. Она совершенно не ожидала этого. Она почему-то думала, что Подрез будет играть не на выигрыш, пусть даже большой, а на уничтожение. Она не просто так думала, она знала это. И обманулась.

— Ещё три кона, — сказала она, сообразив простую вещь. Вся штука в том, чтобы Подрез не мог оборваться по своему произволу. Он должен быть связан заранее назначенным количеством конов. И тогда... Из трёх раз ей достаточно выиграть один, чтобы все спасти. — Ещё три кона, ровно три кона, — повторила она, стараясь не выдать напряжения голосом.

Подрез лениво раздумывал.

— Ладно, — усмехнулся он наконец. — Ладно, Феденька, ешь меня с потрохами. Даю три кона.

Подарил.

Федька перевела дух: в ожидании ответа она и вздохнуть забыла.

Теперь... теперь не торопиться. Спокойно и неспешно. Теперь Федьке казалось, что она проиграла так быстро, а, главное, так легко и безостановочно по той не осознанной прежде причине, что суетилась. Подрез вот не суетится.

Она закрыла глаза и пошевелила пальцами. Отстранив от себя лишнее, и надежды, и страхи, она уловила заполняющее всё её существо биение сердца. Гулкий ход жизни. Растворившись в размазанной красками темноте, Федька собралась, чтобы заговорить нетерпение крови. Каждый следующий толчок чуть слабее, чуть реже... чуть увереннее и спокойнее... ещё спокойнее... спешить нам ни к чему... Сердце не давалось. Облепленное путами, оно ходило и не давалось... Но вот непонятно откуда пришедшее мгновение приняло сердце в объятия — замедленно, словно с опаской подкативший удар Федька вобрала в себе... и овладела.

Когда она подняла веки, распоряжаясь собой, как вещью, встретила тусклые глаза Подреза. Одурманенный водкой, Подрез не чувствовал перемены. Не найдя в себе силы встревожиться долгим Федькиным забытьём, он как будто бы придремнул и вряд ли сейчас понимал, как много, как мало прошло времени.

Федька собрала кости и с полнейшим самообладанием бросила: восемь. Так? Так.

Не изменяя одурманенной своей повадке, бросил Подрез: девять. Так? — зевнул он.

Зинка молчала, нацелив блестящим лезвием кинжала в низ живота. Не худо было бы её встряхнуть. Хозяин это помнил и понимал, он потянулся ударить. Но замешкал — занёс руку, как будто бы размышляя... и вяло хлестнул её по щеке. Девчонка дёрнулась:

— Так.

Подрез записал сумму. Наверное, огромную, такую большую, что она не могла взволновать уже ни Подреза, ни Федьку. Больше — меньше, кого это сейчас занимало?

Вот следующий кон. Федька — пять очков. Подрез — двенадцать.

Он записал сумму. Должно быть, что-то около десяти рублей. Если не сто. Бог его знает сколько. Щелкуны на зелёном сукне походили на лавину червей. Акандие — быстротекущие. Мор, пожар, потоп, всё сметающий чумной ветер...

Последний раз взяла Федька кости.

И тогда пробудилась девочка. Ровно, без выражения она сказала на родном татарском наречии, обращаясь между игроками в пространство:

— Он подменивает кости.

Осталась тишина. Словно почудилось.

— Что она вякает? — запоздало спохватился Подрез.

— Боярин твой выигрывает, ему удача, — молвила Федька татарке. Но для Подреза — по-русски.

— Что она тут... несёт?

— Удачи желает, — пожала плечами Федька. То внутреннее, подавленное потрясение, которого она не могла избежать при бесстрастном предупреждении девочки, никак не сказалось на хладнокровной её повадке, Федька совершенно владела собой, отложив все возможные чувства до лучших времён.

— Ещё полслова — удавлю! — потянулся Подрез к девчонке, примеряясь к горлу. Забыл намерение, медленно опустился на стул и глянул в холодные Федькины глаза.

Но боже! Как просто. В тот миг, когда Федька, заворожённая однообразным Зинкиным таканием, вольно или невольно привечала девчонку взглядом, Подрез неуловимым движением руки менял один набор костей на другой. Такой же с виду, но поддельный: запаянный с одной стороны свинец заставлял кости ложиться четвёркой вверх. Не обязательно так, но чаще всего так. Приём известный. Хотя и требующий отточенного умения — у Федьки и подозрения не возникало.

— Кидай, что ли, — принуждённо пробормотал Подрез.

Она долго, многозначительно долго... дерзко, угнетающе долго молчала, прежде чем откликнуться: «Кидаю».

Она кинула — кости покатились со стуком, но она не посмотрела на майдан даже мельком, не отпустила взглядом Подреза, а, опять томительно помолчав, негромко произнесла:

— Двенадцать. Двенадцать, — внушила она с лёгким властным нажимом, как вразумляют ребёнка. — Следишь?

— Слежу, — зачарованно отозвался Подрез.

Медленно-медленно она подняла палец и повела, как на привязи, опуская взгляд его долу.

На майдане лежали: пусто — пусто — четыре.

Томительно обморочный путь пальца привёл Подреза к четвёрке.

— Четыре, так?

— Так, — кивнул Подрез, не понимая зачем.

— Четыре, — показала Федька пустую кость. — Так?

— Так... — с затруднением протянул он.

Федька знала, что происходит с Подрезом: совершенно отчётливо, наяву, без малейшей зрительной неясности, он видит, что пусто, и каким-то