Милый ангел - Колин Маккалоу

— Может, Харриет. Он хотел сказать, что Фло одна на свете и родных у нее нет. Ее мать погибла — предположительно в пьяной драке с помешанным любовником, который не был отцом Фло. Этот полицейский считает Фло заброшенным, никому не нужным ребенком из неблагополучной семьи. Еще он убежден, что Фло умственно отсталый ребенок. Как только он вернется в отделение, он сразу же позвонит в органы опеки и порекомендует немедленно взять Фло под надзор.

— Нет, нет! — закричала я. — Фло не выживет вне Дома! Если ее увезут отсюда, она умрет!

— Ты забыла самое важное, Харриет. Фло присутствовала при убийстве и самоубийстве, она рисовала кровью на стене. Это подозрительно, — резким тоном высказался Тоби.

Такие слова — от моего близкого друга? Неужели Фло больше некому защитить, кроме меня?

— Тоби, Фло всего пять лет! Как поступил бы в таких же обстоятельствах ты, когда тебе было столько же? Только не ври! Никакой статистики на этот счет не существует. Всю жизнь Фло разрешали рисовать на стенах. Кто знает, зачем она рисовала кровью? Может, хотела оживить мать? Но они не отнимут у меня Фло, ни за что!

— Могут отнять и отнимут, — мрачно возразил Тоби и отошел к плите, чтобы поставить чайник. — Харриет, я просто взял на себя роль адвоката дьявола, вот и все. Да, Фло не выдержит разлуки с Домом, но полицейским этого не понять. А теперь позови Пэппи и Фло. Если уж ты не пьешь бренди, завари чаю.

Две женщины из отдела опеки забрали у меня Фло примерно в полдень. Такие приличные женщины — и такая кошмарная работа. Фло сопротивлялась, как могла, даже после того, как я посоветовала называть ее Фло, а не Флоренс. Могу поручиться, что в свидетельстве о рождении так и написано — просто Фло. Миссис Дельвеккио-Шварц и не на такое была способна. Ангеленок, ангеленок… Она не далась в руки незнакомым людям, не дрогнула, несмотря на все уговоры, посулы, убеждения и мольбы. Фло висела на мне так, будто ей грозила смерть, и тыкалась лицом в мои колени. В конце концов ее решили успокоить хлоралгидратом, но каждая доза вызывала у нее рвоту, даже когда Фло зажимали нос.

В этот момент пришли Джим и Боб. Лучше бы не приходили. Женщины из опеки оглядели их, как мусор, и сделали еще одну пометку в записях о Доме, где четыре этажа обслуживали всего одна настоящая ванная и туалет. Почему Фло босиком? А обувь у нее есть? Это обстоятельство встревожило незваных гостей. После четвертой порции хлоралгидрата Фло заметалась по комнате, как птичка, которая не может найти окно, натыкалась на стены, плиту, мебель. Не выдержав, я двинулась на сотрудников опеки с кулаками. Но Тоби удержал меня и решительно приказал нам с Джим успокоиться.

Наконец было решено сделать Фло инъекцию паральдегида, действующего безотказно. Фло обмякла, ее подхватили и понесли. Я спешила следом, Тоби удерживал меня.

— Где мне искать ее? — спросила я на крыльце.

— Позвоните в отдел опеки, — был ответ.

Девочку погрузили в машину. В последний раз я видела моего ангеленка неподвижным, с запрокинутым белым личиком.

Обитатели Дома наперебой предлагали побыть со мной, но я не нуждалась в компании, и понемногу сдались все, кроме Тоби. А его я прогнала пронзительными криками — визжала «уходи», пока он не скрылся за дверью. Позднее Пэппи сообщила, что Клаус, Лернер Чусович и Джо Дуайер из бара «Пиккадилли» наверху, у Клауса, что они спрашивают про меня и хотят знать, могут ли они мне чем-нибудь помочь. Спасибо, у меня все хорошо, мне ничего не нужно. Меня до сих пор подташнивало от сладкой липкой вони паральдегида.

Около трех часов я ушла в спальню, чтобы позвонить в Бронте. Маме с папой все следовало объяснить заранее, пока новость не попала в газеты, хотя вряд ли сообщение об убийстве и самоубийстве в Кингс-Кроссе удостоится хотя бы десяти строчек. Сняв трубку, я услышала в телефоне тишину: его отключили, вилка была выдернута из розетки. Наверное, это сделал Тоби, когда укладывал меня в постель вчера ночью. Едва я включила телефон, как он зазвонил.

— Харриет, где ты пропадала? — послышался папин голос. — Мы с ума сходим!

— Я все время была дома. Просто телефон отключился. Значит, вы уже все знаете?

— Приезжай сейчас же, — последовал краткий ответ — приказ, а не просьба.

Я объяснила Пэппи, куда еду, и на Виктория-стрит села в такси. Водитель подозрительно поглядывал на меня, но молчал.

Мама и папа вдвоем сидели за обеденным столом. Мама выглядела так, будто проплакала несколько часов подряд, папа вдруг постарел, и мое сердце сжалось: только теперь я осознала, что ему уже восемьдесят.

— Хорошо, что вы уже все знаете, — сказала я и села.

Оба смотрели на меня, как на чужака. Вспоминая, как это было, я лишь теперь понимаю, что походила на оживший труп. Меня изуродовал ужас.

— Не хочешь спросить, как мы все узнали?

— Да, как? — послушно поинтересовалась я.

Папа вынул из конверта лист бумаги и подал мне. Прекрасный четкий почерк, почти прямые строки, хотя бумага нелинованная, но дорогая, с красивым обрезом. Почерк и канцелярские принадлежности человека с запросами.

«Сэр,

ваша дочь шлюха. Самая заурядная, вульгарная шлюха, недостойная жизни в нашем мире, а тем более — в мире ином.

Последние восемь месяцев она состоит в незаконной связи с женатым человеком, известным врачом из больницы, где она работает. Она обольстила его, я сам видел, как это было, — в темноте, на Виктория-стрит. Как она завлекала его! Как пускала в ход все свои чары! Как старательно добивалась его внимания и завоевывала привязанность! Она унижала этого человека, низводила его до собственного уровня и радовалась. Но одного мужчины ей мало. Она лесбиянка, известная в кругах грязных извращенок, населяющих тот же дом, где живет она. Врача зовут Дункан Форсайт.

— Гарольд, — только и произнесла я, откладывая письмо, точно оно жгло мне пальцы.

— Значит, в письме чистая правда, — сказал папа.

Я улыбнулась и прикрыла глаза.

— Уже нет. Я рассталась с Дунканом в прошлом сентябре. Можешь мне поверить, я не лесбиянка, хотя среди лесбиянок у меня много знакомых. Они хорошие люди. Гораздо лучше мерзкого старикашки, который нацарапал эти гадости. Когда пришло письмо?

— Вчера, дневной почтой. — Папа хмурился. Он не дурак, ему под силу понять, что мое сегодняшнее состояние не имеет ничего общего с романом четырехмесячной давности. — Значит, случилось что-то еще? — спросил он.

И я рассказала им все, что пережила сегодня. Мама ужаснулась и снова заплакала, а папа… он казался опустошенным. Потрясенным до самого основания. Какие чувства успела пробудить в нем миссис Дельвеккио-Шварц за единственную встречу, если он так горевал о ней? Папа хватал ртом воздух и держался за грудь, пока мама не налила ему щедрую порцию бренди Уилли. Он слегка успокоился, но я все еще медлила, не решаясь сразу признаться, что намерена добиваться опеки над Фло. Возможно, папина реакция на известие о смерти моей хозяйки убедила меня, что он на моей стороне. Увы, я ошиблась.