Последнее королевство - Бернард Корнуэлл

Кьяртан насупился, но решил, что биться с Рагнаром в ограниченном ореховыми ветками пространстве не стоит, поэтому вразвалку побрел в задние комнаты. Он заставил нас ждать довольно долго, но король Эгберт все-таки вышел в сопровождении шести стражников, среди которых был одноглазый Свен, казавшийся почти таким же преуспевающим, как отец, – огромный, как Кьяртан, почти такой же высокий, как я, с широкой грудью и мощными руками.

Эгберт заметно волновался, но изо всех сил старался держаться величественно. Рагнар поклонился ему и сказал, что до нас дошли слухи о волнениях в Нортумбрии и что Хальфдан отправил Рагнара на север пресечь беспорядки.

– Никаких волнений здесь нет, – ответил Эгберт, но таким испуганным голосом, будто готовился напустить в штаны.

– Беспорядки были в холмах, в глубине страны, – сообщил Кьяртан, – но с ними покончено.

Он провел рукой по мечу, показывая, как именно покончено.

Рагнар продолжал расспросы, но ничего толком не узнал. Несколько человек поднялись против датчан и устраивали засады на дорогах, ведущих к западному побережью, но разбойников выследили и перебили – вот и все, что рассказал Кьяртан.

– В Нортумбрии спокойно, – завершил он, – так что можете вернуться к Хальфдану и снова покорять Уэссекс.

Рагнар пропустил мимо ушей последнюю колкость.

– Я отправлюсь домой, – сказал он, – похороню сына и буду жить-поживать.

Свен держал руку на эфесе меча, недобро глядя на меня единственным глазом, но, несмотря на его явную враждебность по отношению ко мне и враждебность Кьяртана по отношению к Рагнару, было видно, что здесь все в порядке, поэтому мы ушли.

Суда вытащили на берег, серебро, привезенное из Редингума, разделили между командами, а потом мы вернулись домой с останками Рорика.

Сигрид, узнав новость, завыла. Она рвала на себе одежду и волосы и кричала, другие женщины присоединились к ее плачу. На вершину ближайшего холма двинулась процессия, и там погребли горшок с останками Рорика. После похорон Рагнар остался стоять на вершине, глядя на холмы, на плывущие по небу белые облака.

Остаток года мы провели дома. Нужно было сеять, косить, жать и молоть. Мы делали сыры и сбивали масло. Купцы и путешественники привозили новости, но из Уэссекса ничего не было слышно. Там все еще правил Альфред, все еще длилось перемирие, и королевство продолжало существовать – последнее королевство Англии. Иногда Рагнар заговаривал о том, чтобы туда вернуться и добыть мечом еще больше богатств, но, кажется, боевой задор оставил его тем летом. Он отправил весточку в Ирландию, предлагая старшему сыну вернуться домой, но не было уверенности, что сообщение дойдет до Рагнара Младшего. В тот год он так и не приехал. А еще Рагнар задумывался о судьбе дочери, Тайры.

– Отец говорит, что мне пора замуж, – сказала она, когда мы вместе сбивали масло.

– Тебе? – Я засмеялся.

– Мне почти четырнадцать! – возмутилась она.

– Верно. И кто же станет твоим мужем?

Она пожала плечами.

– Маме нравится Анвенд.

Анвенд был в дружине Рагнара – молодой человек, немногим старше меня, сильный и жизнерадостный. Рагнару хотелось, чтобы Тайра вышла замуж за одного из сыновей Уббы, но тогда ей пришлось бы уехать, а Сигрид была ненавистна сама мысль об этом. Поэтому Рагнар мало-помалу принял сторону жены. Мне тоже нравился Анвенд, мне казалось, он будет хорошим мужем для Тайры, которая стала еще красивее. У нее были длинные золотистые волосы, широко поставленные глаза, прямой нос, гладкая кожа, а ее смех звенел серебристым колокольчиком.

– Мама говорит, у меня должно быть много сыновей, – добавила она.

– Надеюсь, так и будет.

– Но дочку я тоже хочу, – сказала она, с трудом вращая мешалку: масло густело, и работать становилось все труднее. – Мама говорит, Бриде тоже пора замуж.

– У Бриды может оказаться другое мнение на этот счет, – сказал я.

– Она хочет замуж за тебя, – сообщила Тайра.

Я засмеялся. Я считал Бриду другом, самым близким другом, но если мы спали вместе, когда Сигрид не видела, это еще не означало, что я хочу жениться. Я вообще не хотел жениться, я думал только о мечах, щитах и сражениях, а Брида занималась своими травами.

Она была похожа на кошку. Она незаметно приходила и уходила, она знала о травах и их применении все, чему научила ее Сигрид. Вьюнок – слабительное, льнянка – от нарывов, ноготки отгоняют эльфов от ведер с молоком, песчанка – от кашля, кукурузные рыльца – от простуды. Она выучила заклинания, о которых мне не рассказывала, особенные женские, и говорила, что если молча сидеть в ночи, тихо, почти не дыша, придут духи. Равн научил ее спать с богами, для этого требовалось выпить эля с размешанными в нем толчеными красными грибами. После этого она болела, потому что делала напиток слишком крепким, но остановиться не могла. Она начала сочинять песни о птицах и животных, и Равн сказал, что она настоящий скальд. Иногда, когда мы жгли уголь, она декламировала мне эти песни мягким ритмичным голосом. Еще она завела собаку, которая следовала за ней повсюду. Пса она нашла в Лундене перед нашим возвращением домой, черно-белого, умного, как сама Брида, и назвала его Нихтгенга – то есть "бродящий в ночи" или "домовой". Пес обычно сидел вместе с нами перед угольной кучей и, клянусь, слушал ее песни. Брида делала дудочки и наигрывала на них печальные мелодии, а Нихтгенга смотрел на нее большими грустными глазами, пока музыка не пробирала его, тогда он задирал морду и принимался выть. Мы оба хохотали, а Нихтгенга обижался, и Бриде приходилось гладить его, чтобы он снова повеселел.

Мы совсем забыли о войне, но в самый разгар лета, когда над холмами стояло жаркое марево, прибыл нежданный гость. В нашу долину прискакал ярл Гутрум Невезучий с двумя десятками черных всадников. Ярл почтительно поклонился Сигрид, которая упрекнула его, что он не предупредил о приезде.

– Я приготовила бы пир, – сказала она.

– Я привез с собой угощение, – Гутрум указал на навьюченных лошадей. – Незачем опустошать ваши запасы.

Он прибыл из далекого Лундена, чтобы переговорить с Рагнаром и Равном. Рагнар пригласил меня посидеть с ними, потому что, как он сказал, я знаю об Уэссексе больше многих других, а Гутрум хотел говорить именно об Уэссексе. Боюсь, от меня было мало пользы. Я описал Альфреда и его болезнь, предупредил Гутрума, что, хоть англосаксонский король и неказист с виду, он, без сомнения, мудр. При этих словах Гутрум передернул плечами.

– На всякую мудрость найдется другая, – заявил он угрюмо. – Мудрость не выигрывает битвы.

– Зато глупость проигрывает их, – вставил Равн. – Помнишь поделенную надвое армию под Эббандуной?