Стеклянный суп - Джонатан Кэрролл

— Убирайся! Не трогай меня! — сказала она громко и зло.

Он помешкал, думая, что она блефует. Поняв, что она серьезно и что у него могут быть из-за нее неприятности, он отступил на два большущих шага и улыбнулся. Всю дорогу до дома Лени больше не оглядывалась. Но ей было страшно, а вдруг он где-нибудь поблизости, и она хромала вперед, чувствуя собственный запах. Она ненавидела того типа за то, что напугал ее, и ненавидела собственное тело за то, что оно ее выдало.

— Это я в машинах, во всех до единой, — сказала она ровным голосом, по-прежнему не сводя глаз с шоссе.

Несмотря на шум, Саймон был уверен, что не ослышался. Когда она заговорила снова, ему не терпелось услышать, как она до этого додумалась.

— Но правит машинами страх, а не я. Я просто пассажир. Туда или обратно они едут, не важно. Все до одной. И вот почему здесь так пахнет — в каждой машине сижу я со своими страхами. — И она повела рукой слева направо, словно рисуя в воздухе арку, которая охватывала всю сцену. В конце этой арки ее поднятая рука замерла на мгновение, указывая вперед. Наконец медленно опустилась, словно придавленная к земле этим печальным открытием. И тут, к удивлению Хейдена, Лени как будто хихикнула. — Ты был прав, Саймон. Это действительно шоссе в ад. Мой собственный. — Стоя к нему спиной, она крепко зажмурилась и даже втянула губы, словно борясь со слезами. Может быть, так оно и было. — Он поступил в Гарвард. У меня никогда не было другого знакомого, который поступил бы туда. И после того, как он уехал, я никогда о нем больше не слышала.

Она говорила о Генри Каунти, но Хейден этого не знал. Он решил, что благоразумнее всего будет помолчать и дать говорить ей.

Но Лени нечего было больше сказать. Вместо этого она просто сделала глубокий вдох и шагнула к шоссе и его чудовищному движению. Машины неслись в обе стороны бесконечным потоком. Они и так уже стояли настолько близко, что ощущали порывы ветра от проносящихся автомобилей. Чем ближе она подбиралась к дороге, тем интереснее становилось Хейдену, что же она будет делать дальше. Похоже, собирается шагнуть прямо под колеса. Неужели такое возможно? И она это сделает?

Ступив на дорогу, она протянула обе руки вперед и резко развела их в стороны, как будто раздвигала шторы. Без единого звука картина перед ними разорвалась надвое, словно кусок вспоротого полотна, и за ней открылась глубокая чернота.

Впечатление было такое, как будто все, что они видели до сих пор, проецировалось на колоссальный экран, который Лени только что уничтожила, разорвав надвое. Дорога, машины, небо, горизонт… Там, где она стояла теперь, зиял огромный провал до самого центра Вселенной. Он шел вверх до самого неба и вниз до самой земли. Из расщелины на них смотрела густая тьма. Без колебаний Лени шагнула в ею самой сделанный проем и скрылась.

— Как она узнала? Как ей удалось так быстро во всем разобраться? — спрашивал Хейден, оглядываясь в поисках кого-нибудь, кто мог бы дать ответ. Но он один стоял у обочины оживленной трассы. Одинокий и несчастный. — Похоже, я полный дебил. Черт! — Он поспешно подошел к длинному разрыву в мире снов Лени, развел его болтающиеся края в стороны и нырнул за ней в темноту. — Вот черт!

— Большую часть своих страхов мы создаем при жизни. Так мы всегда при деле: все время есть чем заняться. Но когда мы умираем, нет смысла продолжать бояться.

Произнеся это, Лени посмотрела на Боба, как будто ожидая подтверждения. Зверь молчал, но его огромная медвежья башка медленно качнулась в знак полного и глубокого одобрения.

Саймон Хейден ничего не сказал. Он просто сидел рядом и дулся. Время от времени он бросал несчастный взгляд на медведя Боба; тот тепло и с полным одобрением смотрел на Лени. Все трое сидели на высоких хромированных табуретах посреди пустой сцены. Хейден был так расстроен происходящим, что даже начал потихоньку надеяться, что его друг Боб свалится со своего табурета. Белый медведь все время ворочался на нем, так что тот дрожал и скрипел от тяжести. Медведь-то был здоровенный, и задница у него была соответствующая. Как он вообще ухитрился устроиться на таком крохотном сиденье? Наверное, это все равно что сидеть на двадцатипятицентовике.

— Продолжай, — сказал Боб, по-прежнему не спуская глаз с Лени.

Она потерла ладони, как будто согреваясь.

— Я увидела три ломтика лимона в стаканчике, а потом руку с зелеными ногтями. То и другое напомнило мне случаи, когда я просто каменела от страха. И вдруг до меня дошло, что я принесла эти страхи сюда из жизни… Но это же глупо, зачем? Когда человек мертв, то, что происходило с ним в жизни, больше не имеет значения. По крайней мере, не должно. Я никогда больше не увижу Генри Каунти, если только сама его не вызову. А уж того типа из автобуса я ни за что вызывать не стану. Так зачем я позволяю этим страхам мчаться по моему шоссе? — И она даже головой затрясла, до того глупой показалась ей эта идея. — Это как если бы человек переезжал из Финляндии в Бразилию и взял с собой свою самую теплую куртку. Зачем? В Бразилии ведь всегда жара. И никакая куртка там не нужна… Когда я была жива, то больше всего боялась умереть. А теперь я умерла. И вся дребедень, которая так пугала меня раньше, теперь позади. Все кончилось, потому что теперь я здесь.

Слово «дребедень» она произнесла с таким нажимом, что и Боб, и Саймон подняли головы.

— Спасибо тебе, Саймон, — сказала она ему и улыбнулась.

Застигнутый врасплох, он еще некоторое время продолжал бешено ей завидовать, потом удивился, а затем снова впал в скептицизм.

— За что спасибо?

— Пока не знаю. Я еще не во всем разобралась, но пока все равно спасибо… Боб, где мы? Что это за место?

— Это театр.

Они ожидали продолжения, но продолжение не последовало.

— Боб, это мы и так видим.

Медведь снова поерзал на своем табурете.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, Саймон. Но я отвечал на вопрос Лени.

— Мертвые ставят пьесы?

— Здесь они только репетируют. Никаких пьес, одни репетиции.

— Какие репетиции?

— Особых снов, которые снятся людям по ночам, пока они еще живы. Это место было театром Лени. И у тебя тоже был такой, Саймон. Для отдельных, самых важных снов здесь отрабатывались постановка и хореография. На этой сцене определенные элементы снов Лени репетировали свои роли.

Хейден первым задал вопрос, который крутился на языке и у Лени:

— Каждый сон, который мы видим, имеет смысл? Все до одного? А как же сон, в котором я пришел на кухню и поджарил себе сырный сандвич на банджо вместо сковородки? Что означает этот сон?

— Нет, не все сны имеют значение, а только некоторые, может быть, десять-двенадцать за всю жизнь. К примеру, когда вы оба были живы, вам снилась эта встреча, каждому в свое время. Лени видела ее, когда ей было двадцать пять, а Саймон — когда ему было девять. Вы оба видели все, как оно есть сейчас, — сцена, мы трое сидим и разговариваем, декорации.