Роберт Бернс - Рита Райт-Ковалева

«Душа человека — его королевство, — пишет Бернс в другом письме брату. — Сейчас в твоем возрасте закладываются черты характера — этого не избежать при всем желании. И эти черты останутся в тебе до самого конца. Правда, позднее в жизни, даже в таком сравнительно раннем возрасте, как мой, человек может зорким глазом видеть все присущие ему недостатки, но искоренить или даже исправить их — дело совсем другое. Приобретенные случайно, они постепенно входят в привычку и со временем становятся как бы неотъемлемой частью нашего существования».

6

В этом году Бернсу исполнилось тридцать лет, В газете «Эдинбургский обозреватель» писали, что «эйрширский Бард сейчас наслаждается сладостным уединением на своей ферме» и что Бернс, уйдя от света, поступил мудро.

И дальше газета предостерегающе рассказывает о злой судьбе «поэта-жнеца», некоего Стивена Дака, которого «неразумные покровители» заставили сделаться пастором, и он, бедняга, выбившись из привычной колеи, не выдержал и в припадке безумия покончил с собой. «Бернс, как ему и подобало, вернулся к цепу, но, мы надеемся, не бросил перо». Бернс читал эту статью, он читал письма миссис Дэнлоп о Дженни Литтл — поэтессе-молочнице — и с тоской пробегал бездарные, безжизненные строчки стихов, которые ему со всех концов Шотландии посылали поэты-кузнецы, поэты-портные, поэты-чиновники — словом, все графоманы, которых ободрил успех «поэта-пахаря».

«Под влиянием моих успехов на свет божий выползло такое количество недоношенных уродов, именующих себя «шотландскими поэтами», что само название «шотландская поэзия» сейчас звучит издевательски», — жалуется Бернс.

В другом письме, рассказывая о себе, о своих планах, он говорит:

«Имя и профессия Поэта раньше доставляли мне удовольствие, но теперь я горжусь ими. Знаю, что недавней моей славой я был обязан необычности моего положения и искреннему пристрастию шотландцев, но все же, как я говорил в предисловии к моей книге, я верю в то, что имею право, по самой своей природе, на звание Поэта. Ничуть не сомневаюсь, что талант, способность изучить ремесло муз есть дар того, кто «склонность тайную в душе рождает», но так же твердо я верю, что Совершенство в этой профессии есть плод усердия, труда, вдумчивости и поисков, — во всяком случае, я решил проверить эту свою доктрину на опыте... Хуже всего, что к тому времени, как закончишь стихи, их так часто проверяешь и пересматриваешь мысленным взором, что в значительной мере теряешь способность критически их оценить. Тут лучший их судья — Друг, не только обладающий способностью судить, но и достаточно снисходительный, как мудрый учитель к юному ученику, — такой друг, который иногда похвалит больше, чем надо, чтобы это тонкокожее животное — Поэт — не впало в самую тяжкую из поэтических болезней — неверие в себя. Посылаю вам один свой опыт в совершенно новой для меня поэтической области...»

И он прилагает «Послание к мистеру Грэйму» — одно из интереснейших стихотворных своих посланий.

В нем Бернс снова говорит о судьбе поэта.

Раньше в посланиях к друзьям-поэтам он писал о поэзии как о любимом развлечении, о легком песенном даре:

Сейчас я в творческом припадке,Башка варит, и все в порядке,Строчу стихи, как в лихорадке,А ты, мой друг,Прочти их бегло, если краткийНайдешь досуг.

Одни рифмуют из расчета,Другие, чтоб задеть кого-то,А третьи тщетно ждут почетаИ громкой славы,Но мне писать пришла охотаТак, для забавы.

Я обойден судьбой суровой.Кафтан достался мне дешевый,Убогий дом, доход грошовый,Я весь в долгу,Зато игрой ума простогоБлеснуть могу.Поставил ставку я задорно,На четкий, черный шрифт наборный,Но разум мне твердит упорно:— Куда спешишь?Ты этой страстью стихотворнойВсех насмешишь!..И в другом послании он пишет:Пусть ветер, воя, точно зверь,Завалит снегом нашу дверь, —Я, сидя перед печью,Примусь, чтоб время провести,Стихи досужие плестиНа дедовском наречье...

Стихи сами приходят к нему, когда он думает о любимой:

Назвал я Джин — и вот ко мнеНесутся строчки в тишине,Жужжат, сбегаясь в строй,Как будто Феб и девять муз,Со мной вступившие в союз,Ведут их за собой.

И пусть хромает мой Пегас,Слегка его пришпорь —Пойдет он рысью, вскачь и в пляс,Забыв и лень и хворь.

Легкие, шутливые эти строчки и впрямь «несутся вскачь», играя, как резвый жеребенок. Позже, в «Ответе на письмо» хозяйке поместья Уочеп-хауз, которая прислала Бернсу очень милые, непритязательныестихи и красивый плед, он написал знаменитые строки о том, как он щадил татарник — эмблему шотландской воли, и о том, что он хочет сделать для родины:

Одной мечтой с тех пор я жил:Служить стране по мере сил(Пускай они и слабы!),Народу пользу принести —Ну, что-нибудь изобрестиИль песню спеть хотя бы!..

Рифмовать для забавы, спеть песню, блеснуть «игрой ума простого» — таким Бернсу казался поэтический труд в ранней молодости. И только позднее он написал о том, что такое миссия поэта в мире, о том, какие «тонкокожие животные» эти поэты и как им трудно приходится в обыденной жизни.

Роберт Грэйм был всего на десять лет старше Бернса, однако в первые месяцы знакомства между ними лежала пропасть: Бернс был подчиненным, Грэйм — начальством. Но постепенно их переписка становится все прямее и откровеннее. Жена Грэйма, образованная и приветливая женщина, попросила Бернса переписать для нее все лучшие стихи, не вошедшие в сборники, и все песни, которые еще не вышли в свет, а сам Грэйм, человек очень сдержанный и немногословный, отвечал на письма Бернса короткими, но ласковыми записками и в трудные минуты всегда помогал поэту. Грэйм, будучи одним из главных инспекторов государственного акцизного управления Шотландии, делал для Бернса все что мог, и не его вина, если продвижение Бернса по службе шло сравнительно медленно.

Но не как начальство Бернса остался в истории литературы Роберт Грэйм, а как адресат нескольких писем и посланий в стихах, по которым видно, о чем в те годы думал Бернс.

В одном из посланий к Грэйму Бернс рассказывает, как Природа создала род человеческий (именно Природа, а не бог!).