Личный демон. Книга 2 - Инесса Ципоркина

Все эти мысли кружат в сознании Кэт, словно птицы над вересковыми пустошами. Богини вышли на свет и вывели из нижнего замка ее, Саграду, чтобы ждать, ждать, пока им принесут то, чего они хотят. Абигаэль, дочь бессмертного демона и смертной женщины, будущее вместилище камня порчи. Как только Пута дель Дьябло вложит в уста дьяволова отродья дар бога-ягуара, ее отпустят. Может быть, на тот свет, но отпустят. А Эби останется в руках темных, древних божеств, ведающих смертью и рождением. Создательницы сущего хотят контролировать величайшую силу на свете — небытие. И цель Саграды — помешать им получить власть.

За Китти, отдавшую свою жизнь задешево, лишь бы отвлечь убийц от полуживой, истерзанной Кэт. За мою непутевую сестренку Китти.

Заполошный вороний грай заставляет Саграду открыть глаза и приподняться на локте, вглядываясь в мужские силуэты в море переливов розового, сиреневого, лилового. Вот они у самого горизонта — и через минуту уже здесь, лицом к лицу со старыми богинями.

Люцифер и Велиал не произносят ни слова, Макошь, Омесиуатль и Лясирен также безмолвствуют. Тишина густеет, настаивается, точно аромат в крохотной комнате с закрытыми окнами и накрепко запертыми дверьми.

— С ним ты спала? — наконец, нарушает молчание Омесиуатль, кивком головы указывая на князя ада.

— С ним, — лениво кивает Кэт.

— Отдай мне твоего ребенка! — требует создательница всего сущего.

— Ты ЭТОГО хочешь? — уточняет владыка преисподней. — А взамен ты отдашь мне мою Священную Шлюху?

— Да! — хрипло, будто у нее горло перехватило от желания, отвечает Омесиуатль.

— Хорошо. Возьми, — отвечает Люцифер, щелкает пальцами — и к ногам богини падает ошарашенная Ребекка, одержимая дочь сумасшедшего брухо. Троица старых божеств глядит на Рибку с презрительным изумлением. — ЭТО — мой ребенок. Тело, конечно, чужое, но внутри — Мурмур, мое дитя, герцог ада. Я не самый многодетный отец на свете. Уж простите старого бесплодного дьявола, прекрасные дамы.

Омесиуатль, пригнув голову на странно удлинившейся шее, вперяет ненавидящий взгляд в лицо Пута дель Дьябло.

— Спала-то я с ним, — усмехается та. — А дочку родила не ему.

— Эби — МОЙ ребенок, — с ласковым злорадством подтверждает Агриэль, демон разврата, дух небытия.

— Шлюха… — с восхищением качает головой Лясирен, откровенно любуясь Кэт.

— Ну да, — соглашается Саграда. — Я — шлюха.

И поднимается с примятой травы:

— Ну что, мужья мои? Возвращаемся?

Люцифер, пряча улыбку в бороде, поворачивает к замку. А Белиал, оглядев богинь и лежащую у их ног Ребекку, шлет пылающей от злобы обнаженной Омесиуатль жаркий воздушный поцелуй.

Глава 14

День без гнева

Ну что, девочка моя, ты наконец-то угомонила свои тикающие биологические часы? — спрашивает себя Катя. Перемерив полдюжины масок, рассмотрев через них полсотни вечных истин, убедилась, что все они — не вечные и даже не настоящие. Узнала, что в каждом желании твоем есть изъян, выворачивающий его — и тебя — наизнанку, зонами уязвимости наружу. Поверила искушением нравственность и осознала: несть ни нравственности, ни искушения непобедимых. И все в руце неведомо чьей, опускающейся на мир про́клятых, на заповедник богов, на подсознание человеческое смертной тенью, тьмой, сотканной из призраков, тьмой, которую каждый из нас пересекает в одиночку. Ты дошла, Саграда. Ты. Дошла.

А теперь просыпайся под тягучий, басовитый хорал Dies irae.[146]

Помнишь, как басили на хорах лучшие голоса Ватикана, проникнутые фальшивой, снисходительной мольбой:

— Mors stupebit et natura,Cum resurget creatura,judicanti responsura.Liber scriptus proferetur,in quo totum continetur,unde mundus judicetur…[147]

И как ты сдерживала улыбку — звериный оскал, натягивающий губы на зубах — при мысли о том, насколько близко всё: день гнева, восстание твари, ответ не только за дела, но и за намерения, которые всегда сквернее дел. Lacrimosa dies, день плача и расплаты, приближался с каждым мигом пребывания папессы Иоанны на Святом Престоле. А почему, кстати? Что плохого ты делала в бытность свою понтификом? Отчего ты, а не какая-нибудь семейка Борха-Борджа, превратила этот день в не пустую угрозу, в отчетливую тень, накрывающую горизонт?

Да оттого, что ангелы вострубили день гнева, а не суда, усмехаясь, отвечает себе Катерина. День гнева для рабов, не ведающих хозяйских путей и не имеющих надежды на справедливость. Все, что мог срединный мир, мир людей — съежиться, царапая в ужасе лицо и завывая:

— Quid sum miser tunc dicturus,quem patronum rogaturus,cum vix justus sit securus?[148]

Существует ли лучший повод разгневаться, чем беременная женщина-антихрист во главе церкви, чем неверно произнесенное заклятие вызова, чем нарушение ритуала, давным-давно утратившего смысл? Рай использовал тебя, Катя, чтобы вызвать у господа приступ гнева, чтобы привлечь его внимание — хотя бы ценой человечества. Однако небесам, похоже, не удалось. Иначе некуда было бы и возвращаться.

И может быть, когда-нибудь дважды (или многажды) рожденная Анунит воплотит в жизнь древнюю родительскую страшилку «Вот я сейчас возьму ремень и напорю тебя по заднице за все твои фокусы!» Только уже по воле не столько царствия небесного или геенны огненной. К ней, к Катиной дочери, Деннице-младшей, тянутся руки старых богов, уставших от самовластия человека. Род людской — заноза в каждой божественной заднице. Поэтому то, что притворяется судом, на деле — всего лишь вспышка ярости. Оттого-то Катерине не кажется искренним густое, словно мед, покаяние:

— Lacrimosa dies illa,qua resurget ex favillajudicandus homo reus.[149]

— Хватит нудить! — тянет над ухом знакомый, обволакивающий, ласкающий голос. Катя уже и не надеялась услышать его наяву. Здесь, в повседневности, ему не место. — Ничего покруче не нашлось, а, диджей эдемский?

— Покруче? Это можно, — снисходительно соглашается тот, чей тембр похож на горячий мед, текущий по лезвию ножа. И выдыхает не человеческим горлом, но воем ветра и ревом огня:

— Liber scriptus,liber proferetur,in quo totum continetur.Liber scriptus,liber proferetur,unde mundus judicetur…[150]

— May the flame of angels, — подхватывает Люцифер, потому что это они с Уриилом, два неземных придурка, решили спеть Reign Of Terror, арию нескончаемой оперы.[151]

И вот они уже вдвоем орут, молотя, похоже, по кухонному столу и перевернутым кастрюлям: