Стоять до последнего - Георгий Свиридов

— Кореш, рвани-ка полоску для «козьей ножки»! Долговязый парень, лицо которого было в шрамах, примостился рядом.

— Сейчас.

Игорь машинально перевернул полгазеты, чтобы удобнее было оторвать бумажную ленточку, и его взгляд остановился на подписи под статьей. В глаза бросились черные крупные буквы: «В. А. Зоненберг-Тобольский». Статьи самой уже не было, ее искурили еще вчера, оставался лишь кусочек последнего абзаца и подпись автора.

— Рви, кореш! Или жадничаешь?

— Самому пригодится, — ответил Миклашевский, пряча остаток газеты в карман.

Надо же так случиться, что уцелела именно эта часть, а не другая! «Везет мне, фортуна улыбается! Вчера вечером могли ее искурить». И он никогда бы не догадался, что упустил возможность естественную, лучше которой и не придумаешь! Связаться с предателем-родственником, установить контакт с трижды проклятым Всеволодом Александровичем. В ушах зазвучали слова Ильинкова, сказанные на инструктаже: «Самое главное, никогда не спеши, не торопись. Будь внимателен, осмотрителен. В нашем деле мелочей нет!» А вот сразу же совершил глупость — держал несколько дней газеты, но на них смотрел свысока, как на «печатное дерьмо»… Может быть, в тех газетах, что роздал еще на пересылке и в вагоне, можно было почерпнуть что-то важное и ценное.

— А ты, выходит, жлоб!

Уголовник таил со вчерашнего дня неприязнь к перебежчику. Как-никак, а именно он, перебежавший к немцам, оказался ловчее и смекалистей самого пронырливого жулика. Пачка махорки, которую он так ловко пронес в камеру, сразу подняла авторитет перебежчика в глазах дружков уголовника, и он чутьем уловил надвигающуюся опасность — потерю атаманства. И потому решил не упускать случая, чтобы поставить перебежчика на место.

— У нас жлобам дают по сопатке!

Миклашевский, занятый своими мыслями, сразу не обратил внимания ни на слова уголовника, ни на тон, какими они были произнесены. Лишь последняя фраза насторожила его. Уйти от удара ногой, уклониться он не смог. Лишь инстинктивно качнулся телом, мгновенно среагировав на опасность, и одновременно провел левой рукой самый обычный отбив, как не раз выполнял этот прием в бою на ринге, отбивая кулак, так что нога уголовника, едва коснувшись тела, врезалась носком тяжелого сапога в стену.

— А-а! Шкура продажная! — взревел уголовник, кидаясь на Миклашевского.

Но Игоря уже на старом месте не оказалось. Он был в стороне и в следующую секунду находился на ногах.

— Ты что, сдурел? — Миклашевский пытался унять уголовника. — Охолонь чуток!

— Я те покажу, стерва! Пасть разорву и зенки повыкалываю!

Миклашевский драться не хотел. Он понимал невыгодность своего положения — что можно сделать одной рукой? А вокруг внимательные пары глаз следят за каждым движением, готовые в любой миг поддержать своего вожака.

— Бей гада!

Игорь привычно уклонился в сторону, и кулак уголовника резанул воздух возле самой головы, пройдя в считанных сантиметрах рядом с ухом. Уголовник решил тут же нанести удар левой рукой, целясь попасть в нос, «разбить сопатку». Миклашевский, не подымая рук, качнул тело в другую сторону, и кулак уголовника снова просвистел мимо.

Игорь видел прямо перед собой глаза вожака с мутным, безумным блеском, ноздри его раздувались, злая до зелености бледность покрыла щеки, вырисовывая рубцы былых потасовок, следы ножевых или бритвенных порезов, синевой темнели следы чьих-то зубов на кончике носа, и неприятно топорщилась редкая белесая щетина, отросшая на щеках за последние дни.

— На! Получай!.. Вот тебе!.. Вот! — выкрикивал прерывисто вожак.

Он бил не тычками, а со всего размаху, широко выбрасывая руку, вкладывал в удар всю силу. Но и эти удары, длинные и размашистые, чем-то похожие на плохие свинги, Миклашевский парировал легкими, отработанными на тренировках защитными нырками, приседая на ногах, пропуская кулаки над своей макушкой. Со стороны это выглядело весьма даже забавно: вожак колотил кулаками воздух. И в застывшей тишине камеры послышались легкие смешки. Не понимая, что же на самом деле происходит, почему он никак не может «подцепить» кулаком занудистого перебежчика, уголовник лютовал.

— Стерва!.. Тварь!..

На шум прибежали охранники. Открыв квадратное окошко, в которое передают еду, они застыли и с нескрываемым удовольствием следили за ловкими увертками перебежчика, который стоял почти на одном и том же месте и не давал себя ударить.

Потасовка продолжалась несколько минут. Слышались выкрики ругательств и приглушенные смешки. Они и подливали масла в огонь, хлестали вожака больнее ударов. Сначала Миклашевский, демонстрируя боксерские приемы защиты, увлекся «игрой», которая чем-то напоминала отработку защитных вариантов, как любил говорить ленинградский тренер Зомберг, «в боевых условиях», когда один боксер наносил удары, а другой имел право лишь защищаться движением корпуса или ног… Но когда раздались смешки и атмосфера в камере стала накаляться, он скорее почувствовал, чем осознал надвигающуюся опасность: дружки уголовника смеялись как-то странно, в их голосах звучала скорее неприязнь, чем одобрение. Они могли и подставить ножку, а то и просто навалиться всей гурьбой…

— Бей шкуру!..

В следующую секунду, когда распаренный вожак с вытаращенными глазами бросился с очередным ударом, Миклашевский на какое-то мгновение опередил его, послал свой стопорящий встречный. Игорь метил в срезанный подбородок, но удар пришелся по скачущему кадыку, по горлу. То был страшный удар. У Миклашевского не было иного выхода. Надо было кончать…

Дернув неестественно головой, уголовник, как подброшенный пружиной, отлетел на несколько метров назад и плюхнулся задом на пол, потом тут же повалился на спину, схватился обеими руками за горло и стал странно дергаться и кататься по полу, издавая глухой хрип.

— Убил пахана! — раздался чей-то визгливый возглас. — За что-о-о?

Все вскочили на ноги. Девять против одного. Охранники даже не думали вмешиваться, ждали с интересом, прикидывая в уме: долго ли один продержится?

— Не подходи! — предупреждающе выкрикнул Миклашевский, становясь вполуоборот, выставляя вперед левое плечо, готовый отразить первый же наскок. — Не подходи!.. Сломаю!..

— За пахана ответ держать будешь, собака!

Первым выступал плечистый детина с плоским испитым лицом, на плечи которого вчера влезал вожак, зажигая спичку о стекло окна.

— Я те покажу, как надо бить! Ужо держись!..

Он двигался, тупо выставив нагнутую голову, уверенный в своей непобедимости. Остриженные коротко волосы щетинились темным ежиком, на темени белой кривой чертой светился безволосый шрам.

— Держись!..

Когда он кинулся на Миклашевского как таран выставляя оба кулака, готовые все сокрушить, Игорь в самый последний миг сделал легкий, скользящий шаг в сторону и, круто разворачиваясь корпусом, пропустил мимо себя наступающего. И тут же, не давая ему опомниться, нанес быстрый и короткий, как вспышка, удар снизу, апперкот, вкладывая в него всю силу ног. Уголовник, согнувшись в низком поклоне, тяжело плюхнулся под ноги Миклашевскому. «Нокаут!» — успел отметить Миклашевский, как в следующее мгновение на него, как коршуны на добычу, бросились остальные…

Началась свалка. Еще троих ему удалось точными ударами свалить на пол, четвертый, выплевывая кровь, на четвереньках торопливо отполз в дальний свободный угол, приговаривая:

— Меня не трогай!.. Не надо!..

Но и Миклашевскому досталось. Его свалили, пинали, били, тыкали кулаками под ребра, разорвали гимнастерку, разбили губу… И все же, рванувшись в сторону, ему удалось, сбросить со спины навалившегося уголовника и вскочить на ноги. Он отпрыгнул к стене и стал спиной к ней. Голова гудела, ноги противно вздрагивали.

— Подходи, гады!.. Ну!..

Трое оставшихся на ногах уголовников невесело переглянулись. Один из них, с синяком под глазом, тяжело дыша, вытер рукавом лицо и попятился к дверям.

— С меня хватит… Наелся!..

Двое нерешительно топтались на месте. Миклашевский прижался спиной к стене и разгоряченным гудящим телом ощущал прохладу.

Лязгнул засов, и дверь распахнулась. В камеру вошли надсмотрщики.

— Буйный! Разбросал всех… Пошли!..

Миклашевский, осторожно переступая через распростертые тела, направился к выходу. У дверей оглянулся, погрозил кулаком. В голове стоял легкий звон, барабанные перепонки заложило, как после артналета, фаланги пальцев сбиты в кровь… Ныла спина, бока, слегка поташнивало. Трое приподнялись и ошалело смотрели на уходящего Миклашевского, и в их взглядах можно было прочесть обнаженную бессмысленность жестокости.

— Шнель!

Его провели прямо в кабинет помощника коменданта лагеря майора СС Ульриха фон Риттера. Тридцатилетний родовитый пруссак, довольно крупный, плотный, с лицом, словно природа его вытесала одним топором, откинулся на спинку кресла и в упор рассматривал Миклашевского, пока о нем докладывал по-немецки старший надсмотрщик.