Дело №306 - Матвей Ройзман

Если бы читатели видели, с каким ошалелым видом я смотрел на эту фотографию, они могли бы убедиться в правильности поговорки: «Уставился, как баран на новые ворота». Впрочем, через минуту я закрыл папку, поставил ее на место и загородил книгой Богателла. Я взял изданный в Лондоне томик Джорджа Харста, который резко критикует скрипичных мастеров…

- Тысячу извинений! - воскликнул Георгий Георгиевич, появляясь в дверях. - Вот не было печали! Заказали срочную статью!

Я знал, что такое срочная статья, поставил Харста на полку, слез с лестницы и сложил ее.

Выйдя в переднюю и уже надев шапку, я услыхал многоголосое пение и чириканье птиц. Савватеев повел меня по коридору и раскрыл вторую дверь слева. Он включил свет. В большой клетке сидели чиж и канарейка, а в другой, еще более просторной - несколько птенчиков. Пел лимонного цвета кенарь, а его пернатые потомки дружно щебетали. Полюбовавшись на этих живых одуванчиков, я погасил свет и пошел одеваться. Георгий Георгиевич объяснил, что канарейками занимается сын-студент, а пристрастил его к этим певцам их домашний врач Лев Натанович Галкин.

- Он работал в нашей поликлинике, - сказал я.

- А теперь поднимай выше! Клиника профессора Кокорева. Говорят, Галкин его правая рука!

… Идя домой, перебирая мысленно детали своего визита, я вспомнил, что скрипичный мастер, почувствовав что-то неладное, отправился за советом не к кому иному, как к архитектору, а с ним в редакцию - к Вере Ивановне. Значит, Золотницкий беспредельно доверял коллекционеру? Но я тут же возразил себе, вспомнив, как часто жертва сама шла в объятия к тому, кто совершит или тайком уже совершил против нее преступление. Я убеждал себя в том, что архитектор - серьезный, рассудительный человек - не пойдет на скверное дело. И опять возражал себе: Савватеев - коллекционер, а такой одержимый страстью человек способен на все!

Многим был известен старичок коллекционер старинных гравюр И. С. Но мало кто осведомлен, что однажды, находясь в читальном зале библиотеки, он, улучив момент, лезвием безопасной бритвы вырезал из уникальной книги гравированный на меди портрет «Кавалеристдевицы, улана Литовского полка Надежды Андреевны Дуровой». Только глубокая старость, уважение к его исследовательским трудам спасли коллекционера от суда.

Наконец, Савватеев не жена Цезаря, которая должна быть выше подозрений. Хотя сказавший эти слова Кай Юлий Цезарь отлично знал, что его Помпея изменяет ему, и развелся с ней…

КИНОРЕЖИССЕР, КАК ОН ЕСТЬ

Утром после встречи Нового года я проснулся поздно, отдернул занавеску и увидел на стеклах следы бушевавшей ночью вьюги. Она разрисовала окно тонкими снежными узорами. Солнце выплывало на горизонте, окрашивая эти снежные кружева в алые тона.

Я позвонил Золотницким. Когда я услыхал мягкий голос Любы, светлое чувство охватило меня. Словно я очутился в июльском сосновом лесу: чувствовал запах хвои, смолы, грибов и тихий-тихий звон синестеклянных колокольчиков. А надо мной высоко в безоблачном небе парил охваченный пожаром солнца разбойный коршун…

Черт знает что! Не хватало мне влюбиться в жену скрипача, которого я сам и его отец подозревали в преступлении!

Люба сказала, что Андрей Яковлевич ночью не спал и только сейчас, приняв микстуру, задремал. Она просила меня зайти к четырем часам, когда будет доктор…

Я отправился к кинорежиссеру Разумову, в студию научных фильмов. Романа Осиповича еще не было. И я решил дождаться его. В кабинете перелистывал номер «Огонька» оператор Белкин - молодой человек в коричневом замшевом комбинезоне, из-под которого выглядывал расстегнутый воротник пестрой ковбойки. Сперва я подумал, что он опалил себе волосы, брови и ресницы, но, когда присмотрелся, меня поразил их белесый цвет. Белкин оказался словоохотливым парнем, рассказал о последних работах Разумова и, между прочим, пожаловался, что они почти год мучаются с «Кинопортретом» скрипичного мастера Золотницкого. Я заметил, что именно по поводу этого фильма и приехал в студию: пишу очерк о старике, хочу посмотреть кинокадры. Белкин сердито сказал, что фильм еще не смонтирован, а с концовкой и вовсе плохо. Подойдя к столу, он брал куски пленки, смотрел их на свет. Найдя нужный кусок, он вставил его в монтажный столик, подозвал меня и стал протягивать. Я нагнулся к столику и увидел проплывавшие под стеклянным окошечком увеличенные кадры: скрипичную верхнюю деку, гриф, головку - словом, все части скрипки. Это была разобранная белая «Родина», вернее, ее второй вариант. Все детали, а также бруски и дощечки из клена и ели были сняты с разных точек. Да, но, вероятно, все эти части Андрей Яковлевич надежно хранит и, насколько я знаю, никому не только не показывал, но и не говорил о них. Каким же образом удалось Разумову их снять?

Когда я задал этот вопрос Белкину, он ответил, что съемки происходили в его отсутствие и лучше всего об этом спросить консультанта фильма Савватеева.

- А сейчас у нас стоп-машина! - продолжал он. - Надо наконец продемонстрировать на экране скрипку «Родина», а старичок ее расклеил, и еще, ко всему, у него из мастерской стырили ее дно и рисунки с цифрами, по которым ее выпиливают!

Оператор доверительно сообщил мне, что это неожиданный удар для кинорежиссера: Разумов собирается жениться на молодой скрипачке и для нее заказал Золотницкому инструмент самой высокой марки.

Приехал Разумов. Он набросился на оператора, браня его за то, что не пересняты два кадра для очередного выпуска киножурнала «Наука и техника». Белкин вскочил, проговорил: «Сей момент! Будет сделано!» - и убежал.

Роман Осипович - сорокалетний, худощавый, со спадающей на лоб каштановой прядью волос и прозрачно-серыми глазами - пожал мне руку. Пробежав глазами мое редакционное удостоверение, он уселся рядом со мной. Я посочувствовал ему, что затормозилась съемка «Кинопортрета» и работа над заказанной Золотницкому скрипкой.

- Не желаю говорить об этом Кощее Бессмертном! - резко заявил Разумов. - Он у меня вот где сидит! - и, наклонив голову, хлопнул рукой по шее.

- Разве мастер виноват в такой неприятности? - вставил я.

- А я виноват?! У меня сорван план, заработок, следующая работа! Эх! - в сердцах выкрикнул Разумов. - Был бы умнее, черта лысого связался бы с «Кинопортретом» этого копухи! Сделал «Родину», прослушали - высший сорт «А»! «Погодите, переделаю, потом снимайте!» - «Ладно, Андрей Яковлевич! Только поскорей». - «Сказал: сделаю, мое слово свято!» Слушаем вторую «Родину». Говорят: «Затмили Страдивари!» Моя скрипачка просит: «Это сама мечта! Роман! Умолите мастера - пусть сделает и мне к Новому году! Ведь перед гастролями скрипку обыграть надо!» Пошел к нему, говорил, цену накинул. Отказывается: «Пока свою не кончу, не могу. Я должен все скрипки превзойти! "Родина" - это плод всей моей жизни!» Будь прокляты все скрипки в мире! Бог с ним, с моим заказом, но свою бы кончил! Фильм горит!

- Неужели вы не нашли выхода?

- Нашел. За две недели до того, как украли красный портфель…

- Разве он был красный?

- Этот Кощей сам вынимал его из несгораемого шкафа… За две недели до кражи я просил дирекцию разрешить заснять в финале «Кинопортрета» вместо «Родины» «Жаворонка». Что, плохо? Дирекция одобрила, но мой консультант Савватеев уперся: «Нельзя! Снимали, как делают "Родину", а звучать будет "Жаворонок"!» Да разве кто поймет, какая скрипка на экране? Все же в руках диктора и звукооператора.

Дальнейший разговор между мной и кинорежиссером я не воспроизвожу потому, что и так было ясно: Роман Осипович не мог тридцатого декабря, находясь в мастерской, унести красный портфель. Он же сам торопил работу над третьим вариантом «Родины». От этого зависел и фильм, и его личный заказ. Впрочем… Зачем же он хлопотал о замене «Родины» «Жаворонком»? Может быть, здесь ключ к тайне? Нет, надо точно выяснить, что и как можно сделать с нижней декой и табличками. Режиссер остается под подозрением.

Без двадцати минут четыре я вошел в квартиру Золотницких. У Любы были заплаканные глаза и сильно напудрено лицо. Мы прошли в столовую. И я услыхал, как Михаил Золотницкий репетирует на скрипке сонату Бетховена. Сев против Любы, я спросил, чем она расстроена. Ах, прошептала она, только что с ней говорил Андрей Яковлевич. Ему очень плохо, отказывает память, он начал заговариваться: сегодня несколько раз назвал ее Анной - именем покойной жены.

Я стал успокаивать ее, доказывая, что все-таки он - кремень. Я уверен: найдись сейчас красный портфель - и он бы ожил, воспрянул, стал бы работать вовсю. Характер! Таких людей работа держит до ста лет! Красный портфель нужен! Работа!

- Да? - спросила она и, подняв голову, посмотрела на меня.

- Конечно! Ну а «секреты» - это пустяк. Его «секреты» получились не сами собой. Разве до него не существовало русской скрипичной школы? Потом советской? Разве не обучал его Мефодьев? Или вы думаете, он сам создал все на пустом месте?