Собор (сборник) - Яцек Дукай

— И что теперь?

— А что должно быть? Такие вещи случаются.

— Ты сможешь исправить? Запчасти есть?

— Ясное дело, что нет. — Бартоломей удивленно мигнул над очками. — Мене казалось, что тебе известны, ммм, обычаи.

На самом деле я должен был понять это через какое-то время, когда отец решил, что пришло время ознакомить меня с деятельностью Совета. При этой же оказии произошла и встреча Ларисы со Сйянной. Они были почти ровесницами, только, непонятно почему, я всегда считал Ларису значительно старше.

В тот день я полол сорняки в саду Бартоломея (он все чаще привлекал меня); сам же Бартоломей где-то закрылся или выбрался на длительную прогулку, у него как раз было настроение отшельника. Ларисе пришлось пройти через весь дом в поисках меня, пока не нашла заднюю дверь. Я как раз находился на другом конце огорода, скрытый подпорками с фасолью, на полном солнце. Широкополая шляпа защищала от солнечного удара, но и ограничивала поле зрения, замыкая в абажуре тени. Я не заметил Ларису, она не заметила меня. Только лишь поднявшись, я увидал их, разговаривающих на границе тени здания, повернувшихся ко мне в профиль. И вдруг все обрело соответствующие пропорции: Лариса, Сйянна, я, усадьба Бартоломея, мое здесь присутствие. Два отделенных до сих пор мира проникли один в другой, были сведены к общему знаменателю, и тут я увидел Сйянну глазами себя-с-фермы (не столь красивую, старше возрастом, с тенью печали на лице) и Ларису — глазами-себя-их-имения (чего это она такая веселая? почему накручивает волосы на палец и кривит губы?). Долгое время стоял я там и приглядывался к ним; а они болтали. Не знаю, о чем — когда я подошел, они замолчали, повернувшись ко мне.

— Что-то случилось?

— Нет, нет, — быстро успокоила меня Лариса. — Папа хочет видеть тебя на Торге.

— Чего это так вдруг? Мне что, прямо сейчас ехать?

— Сейчас, сейчас. Собирайся. Едем сразу же на Торг.

— Это не имеет смысла. Может, хотя бы…

— Ты же знаешь отца.

В непонятном для самого себя инстинкте я обменялся взглядом со Сеянной. Она скорчила непонимающую мину, крутя носом и морща брови. Я же надул щеку. Лариса только хрюкнула, отведя глаза.

Во время поездки она тоже не продолжила темы, ни слова про Сйянну, Бартоломее. К этому времени я ездил к ним уже регулярно, чуть ли не каждую вторую неделю. Много разговоров об этом не было. Было в традиции в какой-то момент жизни разложить самого себя на два-три центра — чтобы потом, через несколько лет уменьшить их до одного варианта. Понятное дело, случались и исключения, как Даниэль — те, которые так до конца и не решали. Что же заставляло выбирать эти центры, фокусные точки? Случайность, как у меня? Значительно чаще, Торг.

На Торге как раз было мало людей, стояли всего две палатки, одна из них — возле Крипты: «Палатка Совета», так о ней говорили. В ней мы застали двух стариков и отца. Он сидел за каменным столом (фрагментом развалин) и что-то писал в блокноте. Одного из стариков я знал: Иосиф Бушер, с восточных зерновых ферм. Второй, совершенно лысый, с седой бородой, дремал, опершись о стенку палатки. Мне показалось, что именно для того, чтобы не разбудить его, отец быстро вывел меня наружу; Лариса вернулась к лошадям.

Отец встал в тени Крипты, сложил руки за спиной, выпрямился. Тогда то меня посетил проблеск истинного Понимания: до меня дошло, что он должен был этот момент представлять неоднократно, и очень точно запланировал — место, время, жесты и слова.

— Мы не очень хорошо понимаем друг друга, — так он начал, а я вздрогнул. — Никогда мы один другого хорошо не понимали, — продолжил он и отвел глаза; после этого он уже говорил, глядя куда-то в по полуденный небосклон. — Думаю, ты слишком похож на меня, цж слишком являешься мной, чтобы какое-либо откровенное понимание было между нами вообще возможно. Ведь я уже не обращаюсь к ребенку, правда? Не к ребенку. Тем не менее, ты мой сын, и я люблю тебя. — Эти слова он уже почти шептал. — Может когда-нибудь ты поймешь этот вид любви… Мы не понимаем друг друга хорошо, но, поскольку столь похожи — знаю, что могу тебе довериться; что… — Он громко выпустил воздух из легких. — Пошли.

Мы спустились в Крипту.

Это тоже были развалины, но с каждым шагом в глубину и вниз по широким ступеням, к белому, резкому свету — с каждым шагом они молодели, отступая во времени. Пока мы не вошли в зал, предваренный небольшой прихожей, и я не увидел шик старого мира.

До сих пор до меня никак не доходило, насколько все вокруг меня шершавое, изношенное, грязное, несовершенное — пока не увидал этого совершенства. Место идеальных вещей: идеальной чистоты, идеального, монохромного, не дающего теней света; стола и стульев идеальной гладкости; идеально зеленого напольного покрытия; стен с идеально ровными панелями. Стол и стулья были здесь единственными предметами мебели. Стол был длинный и голый; на его противоположном конце сидел темноволосый молодой человек в идеально белой рубашке, его лицо обладало идеально симметричными чертами. Он курил сигарету, опираясь локтем о столешницу, лениво приглядываясь к нам сквозь дым. Когда мы подошли, он улыбнулся и протянул руку. Я не сразу сориентировался, что мне следует ее пожать. Кожа у него была идеально розовая, без малейшего изъяна.

— Их представитель, — сказал мне отец, как будто тот не мог слышать. — У него нет имени.

— Почему же, есть, — отозвался брюнет (и каким же мелодичным голосом), — у меня есть имена, множество. Выбери любое.

— До сих пор мы обходились без этого, так что пускай так и останется, — отрезал отец.

— Когда же наконец вы закончите со списком? — обратился к нему Безымянный, выдув дым.

— Еще нет Ариэля с Холмов; вы же прекрасно об этом знаете.

— А ты, парень, — черноволосый обратил взгляд ко мне, — не хотел бы при случае чего-нибудь особенного? Чего-нибудь, что до сих пор видел только в книжках?

— Перестань! — рявкнул отец.

Вот теперь уже Безымянный не слышал его.

— А может какие-нибудь книги; книги, которых уже нет? — продолжал он. — И ли какой-нибудь маленький подарок для милой Сйянны? Что-нибудь такое, о чем она никогда не забудет?

Честное слово, меня это приморозило.

— Мне нравится твоя рубашка, — медленно произнес я.

— Пошли! — отец рванул меня за плечо, осуждающе глядя на черноволосого.

Выходя, я оглянулся, а он продолжал сидеть, пялясь в пространство сквозь дым — один, в большом, светлом зале.

Вновь на солнце, вновь в краю убогости. Мы не сразу пришли в себя.

— Это как, меня официально представили? — буркнул я.

— Прямо в дрожь бросает, а? — Отец громко вздохнул. — Вечно они искушают, это лежит в Их натуре. Все тебе обещают. И если бы врали, было бы полегче противостоять; но Они всегда держат слово. Нам нельзя поддаться. Решая, что будет включено в эти списки, а что нет, мы формируем жизнь десятков тысяч человек. Судьба Края в наших руках.