Сталин. Жизнь и смерть - Эдвард Радзинский

– Поэтично, – усмехнулся он. – Впрочем, Сталин писал стихи только в ранней юности. Что же касается мировой революции, действительно, мы не забывали о долге перед пролетариатом других стран… Но, в отличие от кричавших о мировой революции троцкистов, мы ее делали. И сделали – создали мировую систему социализма. Мы не кричали об индустриализации, как троцкисты, но сделали ее. Они говорили о коллективизации, а привел крестьян в колхозы Сталин… Хотя вначале вроде бы даже кулака защищал. Кстати, ведь и Ленин вроде бы верил в нэп…

Я помню до сих пор его тусклый голос и это насмешливое «вроде бы». И тут я, глупец, перебил его:

– «Вроде бы верил в нэп», чтобы успокоить «глухонемых»?

Я помню: он помолчал. И сказал сухо:

– Я не понял вас.

– Я говорю о завещании Ленина. Дело в том, что был слух, будто существовало большое завещание…

– Никакого большого завещания Ленина не существовало, – произнес он все тем же тусклым, ровным голосом.

Впоследствии я читал книжку поэта Чуева о его долгих беседах с Молотовым и нашел там один эпизод. Чуев спрашивает Молотова: «Существовали ли секретные протоколы о Прибалтике?» И Молотов, составивший эти протоколы, отвечает: «Никаких протоколов не существовало».

Думаю, он ответил таким же ледяным тоном. Всю дальнейшую дорогу он молчал. Потом я ему звонил, но так и не смог договориться о новой встрече. Возможно, я нарушил какое-то табу.

И все-таки «поэтично» предположим: большое завещание было. Тогда обнаруживший его в ленинском кабинете Сталин чувствовал себя нашедшим карту сокровищ. Недаром Каменев сказал: «Сколько я ни спорил с ним – Ленин всегда оказывался прав». Все они верили в путеводный компас в руках Боголенина. Думаю, если бы Ильич повелел в этом завещании идти к нэпу «всерьез и надолго», Коба с той же энергией повел бы страну до конца этим путем. Но Ильич, конечно же, завещал иное. Нэп для радикала Ленина был не более чем ракетой, которая поднимает ввысь космический корабль и потом должна исчезнуть.

И может быть, на XVI съезде партии Сталин своими словами излагал экономический план из этого завещания: за десять лет революционным путем пройти столетие. Для этого потребуются индустриализация, колхозы и создание мобильной партии, не тратящей время на оппозицию, но строго выполняющей предписания Вождя. Только такая партия окончательно усмирит страну, разбуженную революцией, и создаст единое общество. После чего можно перейти к осуществлению Великой мечты.

Хозяин

Сталин оставил вождей правых в ЦК, но выкинул из Политбюро Томского. Политбюро окончательно становится безропотным органом при Вожде. Правда, там остается жалкий, признавший свои ошибки Рыков. В назидание Вождь заставляет его бесконечно каяться.

После съезда, осенью, Сталин, как всегда, отправляется на юг и оставляет «на хозяйстве» Молотова.

Хозяйство – так именуется теперь в разговорах партийной верхушки партия и страна. И Сталин все чаще именуется в народе и партии почтительно – Хозяин.

Вторым человеком в стране становится Молотов – тень при Хозяине. Он в свое время первым оценил малоизвестного рябого грузина, который объявился в Петрограде, и без звука уступил ему «Правду». Когда Кобу назначили в Секретариат ЦК, Молотов занимал там пост ответственного секретаря. У него в руках был аппарат ЦК, который он, опять-таки без звука, подчинил Сталину.

Блестящий Троцкий считал его тупицей. И Бухарин жаловался Каменеву на «тупицу Молотова, который учит меня марксизму».

– Правда ли, что Ленин называл вас «каменной жопой»? – спрашивает Молотова Чуев.

– Знали бы вы, как Ленин других называл, – усмехаясь отвечает Молотов.

Нет, он не тупица. «Это очень добросовестный, не блестящий, но чрезвычайно способный бюрократ… он любезен, доброжелателен» – так писал о нем бывший секретарь Сталина Бажанов. Да, Молотов просто хороший бюрократ, работоспособнейшая машина, тотчас выполняющая повеления Хозяина.

Что делать, революция давно уже не зеленоглазая желанная любовница, но постаревшая жена. Время блестящих людей ушло – наступило время Хозяйства. И вежливый Молотов в его дореволюционном пенсне на фоне сапожника Кагановича, слесаря Ворошилова и прочих пролетариев, которых Сталин собрал в своем Политбюро, кажется подлинным интеллигентом.

Пришло время «непросвещенного абсолютизма».

Отдыхая на юге, Хозяин ежедневно дает поручения Молотову:

22 октября 1930 года. Сочи. «Мне кажется, что нужно к осени окончательно решить вопрос о советской верхушке… Первое. Нужно освободить Рыкова… и разогнать весь их аппарат. Второе. Тебе придется заменить Рыкова на посту председателя Совнаркома и СТО… все это между нами, подробно поговорим осенью, а пока обдумай это дело в тесном кругу близких друзей. Ну, пока, жму руку, Сталин».

Он быстро двигает фигурки. Идет формирование Хозяйства. И на исходе 1930 года, убрав Рыкова из Политбюро, Хозяин делает Молотова главой правительства.

Хозяин – это теперь его официальное имя.

Из письма Кагановича Орджоникидзе от 12 июня 1932 года: «От Хозяина по-прежнему получаем регулярные и частые директивы… Правда, фактически ему приходится работать на отдыхе. Но невозможно иначе».

Да, иначе теперь будет невозможно до его смерти. Хозяин во все вмешивается, всем руководит. И народ, в чьей официальной истории тогда писалось: «Народ сверг всех хозяев в 1917 году», ласково зовет его… Хозяин!

Великий перелом состоялся. Большевистский бог лежит в Мавзолее, большевистский царь по имени Хозяин явился.

Итог революции, итог демократии, о котором писал Платон.

На XVI съезде, уничтожая правых, Хозяин веселил послушную аудиторию, восторженно внимавшую его незатейливому остроумию: «Появились у нас где какие трудности, загвоздки, а они уже в тревоге, как бы чего не вышло. Зашуршал где-либо таракан, не успев еще вылезть как следует из норы, а они уже шарахаются назад, приходят в ужас и начинают вопить о катастрофе, о гибели советской власти (общий хохот)».

Делегаты хохотали. А он знал – впереди был голод, о котором и предупреждали правые.

Желанный голод

Коллективизация, уничтожение кулаков должны были привести к этому невиданному голоду. Сталин и его ГПУ готовились к нему. Бесконечные процессы над вредителями и постоянный страх, непосильный труд, недоедание и скотские условия жизни уже переломили страну. И, глядя на безропотную, покорную очередь на бирже труда, западный корреспондент восклицал: «Неужели вот эти люди сделали революцию?!»

Зимой 1931 года бывший мичман Федор Раскольников, герой революционного Кронштадта, ставший благополучным дипломатом, приехал на отдых в родную страну. Его жена описала свои впечатления: «Все продуктовые магазины пусты. Стоят только бочонки с капустой. Введены карточки на хлеб с 1929 года». Население кормилось в столовых при фабриках и заводах. Но самое страшное ее поджидало прямо на улице: «Однажды… у Никитских ворот я увидела появившегося как из-под земли крестьянина с женщиной, держащей на руках младенца. Двое постарше цеплялись за юбку матери. Было в этих людях поразившее меня выражение последнего отчаяния. Крестьянин снял шапку и задыхающимся, умоляющим голосом произнес: «Христа ради, дайте что-нибудь, только побыстрее, а то увидят и нас заберут»… Ошеломленная жена знаменитого революционера спросила: «Чего вы боитесь, кто вас заберет?» – и высыпала все содержимое кошелька. Уходя, крестьянин сказал: «Вы тут ничего не знаете. Деревня помирает от голода».

Украину, Поволжье, Кавказ и Казахстан охватил жесточайший голод. Миллионы голодающих пытались бежать в город, но там хлеб продавали по карточкам только горожанам. Высохшие, шатающиеся, крестьяне приходили на окраины городов и умоляли дать им хлеба. «Непохожие на живых людей тени с прозрачными от голода детьми»… Их увозила милиция или ГПУ.

И мальчишки кидали им вслед камни – в школе учили ненавидеть «проклятое кулачье» и их детей – «кулацкое отродье». Учителя рассказывали об извергах-кулаках, убивших пионера Павлика Морозова, который выдал своего отца-кулака органам ГПУ. По распоряжению Хозяина сын, предавший своего отца, занял важное место в большевистской пропаганде.

Сталин помнил уроки в семинарии: «Кто любит отца и мать более, нежели Меня, не достоин Меня». Памятники Павлику Морозову были воздвигнуты по всей стране…

Хозяин сделал невозможное – запретил говорить о голоде. Слова «голод в деревне» он объявил «контрреволюционной агитацией». Миллионы умирали, а страна пела, славила коллективизацию, на Красной площади устраивались парады. И ни строчки о голоде – ни в газетах, ни в книгах сталинских писателей. Деревня вымирала молча.

В разгар голода ГПУ и Ягода весьма удачно провезли по стране приехавшего в Россию Бернарда Шоу. Он приехал вместе с леди Астор, слывшей влиятельным политиком. Она твердо решила задать вопрос Сталину о репрессиях, но… так и не посмела. Шоу писал: «Сталин… принял нас как старых друзей и дал нам выговориться вволю, прежде чем скромно позволил высказаться себе».