Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти - Денис Абсентис

Страна почувствовала себя незащищенной от разбойников, заговорщиков, внешних врагов. Необходимо было предпринять срочные меры самозащиты и уничтожить множество врагов. В такой обстановке плодились и множились разновидности страха, объединенные в одно понятие «Великий страх»[540].

Само название «Великий страх» было придумано историками, однако оно вполне соответствует впечатлению, оставленному этими событиями в народном воображении. Жорж Лефевр, написавший в 1932 году монографию по Великому страху (Georges Lefebvre. La Grande peur de 1789. P., 1932), отделил непосредственно его проявления от одновременных крестьянских волнений, что обычно смешивалось другими историками. Лефевр указывает, что еще в середине XIX века в некоторых французских провинциях 1789 год называли «годом страха». В Аквитании эта паника была известна как «Английский страх». Возможно, в этих событии и лежат истоки французского выражения «histoire de brigands» (история разбойников) — невероятная история, выдумка, небылица. Явление, вследствие которого «большая часть Франции жила в состоянии постоянной угрозы»[541], Лефевр определяет как «гигантский лживый слух», он не может отыскать «никаких следов заговора»: «по мере того, как известия распространялись, они сами становились новым доказательством повсеместного существования неуловимых разбойников»[542]. Некоторые исследователи отмечают, что охота на шпионов и проституток уже проявлялась в Париже двумя годами раньше: «Каждому человеку, который присоединялся к толпе, говорили тайно, что они „охотятся на шпионов и шлюх“»[543]. Другие полагают, что непосредственно вера в «заговор аристократов» сыграла не столь значительную роль в Великом страхе[544]. Общим во всех многочисленных размышлениях и спекуляциях является одно — причины этой паники неизвестны. Известны лишь результаты:

Эпидемию крестьянского бунта превратило в необратимое потрясение объединение восстаний провинциальных городов и волны массового страха, которая смутно, но быстро распространилась по просторам страны: так называемый Grande Peur («великий страх») конца июля и начала августа 1789 г.; буквально за три недели июля социальный строй французского крестьянского феодализма и государственная машина королевской Франции были сокрушены[545].

Математик и активный участник Великой французской революции Жильбер Ромм находился во время революции в Париже вместе со своим воспитанником Павлом Строгановым, будущим генерал-адъютантом императора Александра I. Многие бумаги Ромма были впоследствии скуплены во Франции русскими коллекционерами, и в дальнейшем часть из них попала в государственные хранилища Москвы и Ленинграда, ныне они находятся в западноевропейской секции архива Санкт-Петербургского филиала Института российской истории РАН. Выдержки из писем, касающиеся Великого страха были напечатаны в СССР в 1939 году. Автор публикации К. И. Раткевич писала в предисловии: «Кто являлся виновником этой паники? Из каких кругов вышли первые известия о появлении „разбойников“? Обследованные до сих пор материалы не дают пока конкретного ответа на этот вопрос»[546].

Вчера утром, около четырех часов, несколько человек, взобравшись на Борегар, приняли встающий над землей туман за облако пыли, поднятой передвижением разбойников, и начали кричать, что вот они уж тут, явились. Набат гудит, и никто не сомневается, что, действительно, пришли разбойники. Те кто было улегся в постель, вскакивают: к Львиному фонтану тащат пушки; вооруженные люди толпами устремляются к предместью Айа, готовясь к стойкой защите. Около девяти часов вечера из Себаза является четыреста человек крестьян во главе с несколькими буржуа и канониками; пришли и жители из Стуза, 120 человек из Вальвика, 60 из Мезака. Трудно себе представить, что это был за переполох.

Вчерашний день по-прежнему [не разобрано], но к вечеру страхи улеглись. Население убедилось, что тревога не имела других оснований, кроме появления в наших краях нескольких человек убежавших из тюрем Парижа и Лиона и из других мест. Тем не менее состав милиции был увеличен вчетверо, и в результате этой тревоги наши советники и их присные стали теперь не чинясь записываться в нее. Одновременно с нами и Клермон переживал такие же страхи вследствие полученного от жителей Пионза предупреждения и слухов о грабежах и погромах в городах Лезу и Пон-дю-Шато.

В августе 1789 года Ромм получил несколько писем от своего друга Габриэля Дюбрейля, очевидца Великого страха в Риоме. Здесь стоит отметить, что согласно демонологу и судье Анри Боге именно в Риоме в 1588 году была сожжена женщина-оборотень, послужившая прообразом знаменитой жуткой истории об охотнике и отрубленной лапе волка[548]. Оборотни в горах Оверни в те давние времена водились массово. Двести лет спустя вместо ужаса перед оборотнями туда пришел Великий страх. Добрался он, как видно из письма Дюбрейля, и до Клермона, где семью столетиями ранее бросал свой клич «Угодно Богу» Урбан II, призывая в крестовый поход.

В деревнях жители покидали свои дома, и, забирая с собой все свое имущество, уходили на ночь в лес и в виноградники; перепуг до такой степени овладел ими, что только в воскресенье они решились вернуться на ночлег к себе домой. Кюре в большинстве случаев уходили вместе с ними и были напуганы не меньше их. Днем эти бедные люди не решались выходить из деревень, подозревая разбойника в каждом попадавшемся им на глаза незнакомце. Они и по сейчас уверены в существовании многочисленных шаек, и вследствие этого каждую ночь во всех деревнях выставляется хорошо вооруженный караул, по крайней мере из двенадцати человек. Для них эти страхи — сущее бедствие, если принять во внимание, что сельскохозяйственные работы требуют их присутствия в поле для уборки хлеба, который… [не разобрано]; у многих из них нет ни минуты отдыха. Сколько бы вы их ни разуверяли, все они твердят вам, что вот там-то жители видели 20–30 человек разбойников, которые гнались за ними, но только не смогли настигнуть. Малейший шум является поводом к тревоге… Монахини из монастыря богоматери, считая, что бандиты это нечто вроде дьявола, окропили святой водой:… [не разобрано] в своем монастыре. Монахини из Марса разбежались и провели ночь с четверга на пятницу в лесу… [название не разобрано], расположенном против деревни.

К тому времени и в других местах, да и в самом Париже, подобное странное поведение уже было не в диковинку.

Овернь, Бурбонэ, Лимузен и Форэ подвергались в свое время таким огульным припадкам ничем необъяснимого «Великого страха». В некоторых селениях подобные эпизоды оставили более яркие воспоминания, чем даже всякие, самые крупные события революции, и создали в каждом крае свою эру. Долго потом говорили: «он родился в день „Великого страха“», подобно тому, как в иных местностях считали, что такой-то родился «в день взятия Бастилии». Эпидемия, ибо несомненно, что такую повсеместно возникающую, беспричинную панику только и можно сравнить с эпидемией, совершила круговое движение с северо-запада на юго-восток. Она не пощадила ни Дофинэ, ни Эльзаса, ни Франшконтэ, ни Нормандии и Бретани, хотя в этих местностях она проявлялась с меньшей силой и регулярностью. Не избежали ее даже и парижане. В ночь на 17 июля 1789 г. по городу вдруг пронесся слух, что какие-то вооруженные полчища подступают к Парижу со стороны Монморанси. Паника мгновенно охватила все население, еще наэлектризованное бастильскими событиями, происходившими лишь за три дня перед тем. Звуки набата раздались одновременно во всех 60 приходах столицы Франции. Городская милиция выступает в отважную вылазку против ожидаемого неприятеля. Но единственным ее противником оказался застигнутый на городском выгоне… заяц, который и пал немедленно жертвой храбрости одного из защитников отечества…

В деревнях и селениях паника «Большого страха» принимала еще более серьезные формы. Крестьяне отдельных поселков, сознавая свою малочисленность, чувствовали себя совершенно беззащитными от воображаемых нападений. В их воображении бедствия, наносимые им фантастическими разбойниками, представлялись настолько неминуемыми, что с заходом солнца все окружающее принимало для них самые грозные и причудливые очертания. Дрожа от страха при малейшем шорохе, они, точно дети, напуганные страшной сказкой, подозрительно вглядывались в темнеющие опушки лесов, озаренные лунным светом. Стоило какому-нибудь необыкновенному звуку нарушить ночную тишину, как тотчас же ужас овладевал всеми, даже наименее трусливыми из обывателей. «Достаточно было, — пишет Тэн, — какой-нибудь девушке, возвращавшейся вечером с поля, встретить пару незнакомых лиц, чтобы весь приход бросался искать спасения в ближайшем лесу, покидая дома и имущество на произвол судьбы. В ином случае поводом для всеобщего бегства бывал подчас простой столб пыли, поднятый проезжим дилижансом». Местные священники разрешали заранее свои паствы от всех грехов, как бы в виду близости светопреставления. Повсюду в конце июля и в первой половине августа 1789 г. страх порождает массу невероятнейших несообразностей, совершаемых обезумевшим крестьянством. Можно было подумать, что во Франции вновь возвратились мрачные и зловещие дни 1000-го года…