Отряд под землей и под облаками - Мато Ловрак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Наш родственник! — лаконично сказал отец. — Доктор Моисей Сем.
Я улыбнулся и протянул доктору Моисею руку. Он спросил, как меня зовут. Я ответил.
— Так, так, — сказал он рассеянно, расплылся в улыбке и ушел.
— Ведь он еврей? — спросил я.
— Разумеется, — засмеялся отец. — Он мог бы быть раввином в синагоге.
— Какой же он нам родственник? — вмешался Вита. — Мы же сербы.
— Ваша мать хорватка! — значительно проговорил отец.
— Допустим. А кто у нас еврей?
Отец опять засмеялся:
— Доктор Моисей Сем! Вот кто!
Так я познакомился и подружился со многими нашими родственниками. А вскоре мне представился случай увидеть их всех вместе. Была пасха, и отец пригласил их в гости. Когда все собрались, мать подала им кофе с бутербродами, а потом повела детей во двор, где был большой стол, уставленный разными яствами, раскрашенными яйцами и пирожными.
— А ты чего ждешь? — спросил отец, задумчиво поглядев на меня. — Почему не идешь есть? Или ты не голоден?
— Я хочу остаться! — сказал я, сам удивляясь тому, как серьезно и настойчиво прозвучал мой голос. — На меня ты вполне можешь положиться!
— Гм… — Отец немного подумал. — Оставайся…
В комнате воцарилась тишина. Тогда встал один наш родственник, кажется его звали Антал, и возгласил:
— Товарищи, заседание окружного комитета Коммунистической партии считаю открытым…
Я неподвижно сидел в углу и смотрел на дядю Андру, дядю Тибора, доктора Сема, счастливый и гордый тем, что я тоже член этой большой и славной семьи.
Выборы
Когда мама делает уборку, мы все ей мешаем. Сядем на кровать, она кричит: «Что вы уселись на кровати?»; переберемся на кушетку: «Другого места не нашли?»; уйдем на кухню: «Только вас здесь не хватает! Ох уж эти мужчины, и какой от вас прок!» Где бы мы ни сели, где бы ни встали — всюду мы ей помеха.
— Сегодня у меня уборка, — сказала мать. — Надеюсь, я выразилась достаточно ясно?
— Еще бы! — воскликнул отец. — Исчезаем до обеда.
— И Пишту возьмем? — спросил я.
— Конечно. Без него мы просто умрем со скуки!
— А куда это вы направляетесь? — поинтересовалась мама.
— На факультет, — ответил отец. — Мы же ученые мужи!
— В добрый час, только смотри, Милутин, много не пей!
Не удивляйся, сынок, мама знала, что говорила. Водился за отцом такой грешок, любил он выпить, а выпивши, шумел и распевал бесконечную песню:
Гей, грянул выстрел в Видине,Слышно было в Чустендиле…
В народе эту песню поют по-другому, отец переделал ее на свой лад. Так она ему больше нравится, да и легче запомнить слова собственного сочинения.
За смехом и разговорами дошли мы до факультета. Навстречу нам то и дело попадались орущие толпы с флагами и транспарантами. В одной толпе мы заметили преподобного Амврозия, вернее, его большую черную шляпу, румяное лицо и белоснежный воротник. И лицо, и шляпа, и воротник были такие застывшие и неподвижные, точно их высекли из камня.
Пишта нахально показал ему язык, а я, не придумав в ту минуту ничего лучшего, крикнул: «Амврозий — осел!» К сожалению, святой отец был слеп и глух, и вообще вид у него был такой, словно он парил под небесами.
Возле факультета мы остановились. Наказав нам ждать его у входа, отец торопливо вошел внутрь. Я знал, что он отправился к доктору Моисею Сему, читавшему здесь римское право. Доктор Моисей Сем отличался большим умом и редкой образованностью, но, как и мой отец, имел одну низменную страстишку — любил выпить.
«А почему бы не выпить? — говаривал он. — Бог создал вино не для одних дураков. Оно прополаскивает мозги».
Доктор Моисей Сем часто захаживал к отцу. Они подолгу беседовали, сначала тихо, сдержанно, вполголоса, но постепенно воодушевляясь и буквально захлебываясь словами. Мне казалось, что слова с разлету ударялись друг о друга и ломались со звоном, точно копья. В такие минуты собеседники забывали обо всем на свете. Я не прислушивался к их разговорам — все равно непонятно, но отдельные слова возбуждали во мне особый интерес. Стараясь проникнуть в их тайный смысл, я снова и снова повторял про себя: социализм, Ленин, Маркс, диалектика, исторический материализм, Плеханов, Анти-Дюринг…
Как-то доктор Сем с удивлением спросил отца:
«Откуда вы все это знаете?»
И мой отец, менявшийся, как весеннее небо, умевший быть то серьезным, то ребячливым, ответил с улыбкой:
«Сорока на хвосте принесла!»
Доктор Сем смеялся как исступленный. Думаю, что этот случай и положил начало их дружбе. Теперь они встречались гораздо чаще — то у доктора Сема, то у нас, а время от времени в кафе у Ту́рина.
Кафе это находилось как раз напротив факультета. Хозяин его, Турин, был маленький круглый человечек с кривыми ногами и непомерно большой головой. К тому же он был глуп как пробка. Стоило только перекинуться с ним несколькими словами, и вы тотчас же убеждались в его необычайном тупоумии.
— Господин Малович, профессор Сем! — кричал он, едва завидев их. — Милости прошу! Всегда рад хорошему человеку! Ха-ха-ха…
Друзья здоровались с хозяином и садились за столик, а Турин тут же приносил им литр белого вина и две рюмки.
— Не угодно ли чего-нибудь для детишек? — спросил Турин.
— Три малиновой, — ответил отец.
— Три малиновой? — переспросил Турин, явно возмущенный тем, что отец заказывал воду и для Пишты — ведь в его глазах он был «жуликом, про которого всему городу известно, что он украл церковные деньги у отца Амврозия».
— Три порции малиновой, черт побери! — сердито крикнул отец. — Egy, ketö, három!..[18]
— Хорошо, господин Малович. — Турин изобразил на лице угодливую улыбку и, бросив на Пишту презрительный взгляд, пошел выполнять заказ.
В будние дни в кафе бывало мало посетителей, но на этот раз все столики были заняты, даже у стойки толпился народ.
— Через несколько дней будут выборы, — сказал Пишта, как бы прочитав мои мысли.
— Он всегда в курсе событий, — заметил доктор Сем, когда мы выпили малиновую воду. — Ступайте, дети, на улицу, а ты, Пишта, объясни им все, что нужно.
— Ну, начинай! — язвительно потребовал Вита, только мы вышли из кафе.
— На выборах я наедаюсь от пуза, — похвалился Пишта. — А в прошлый раз, когда выбрали господина Каначки, я даже забил деньгу.
— Ты? — удивился Вита. — Врешь.
— Клянусь родной матерью, не вру!
— Вольно ж тебе клясться матерью, когда ее нет! — пробурчал Вита.
Мы знали, что Пишта круглый сирота и с малых лет живет на улице. Такая жизнь не прошла для него бесследно: он вырос крепким и выносливым парнишкой, чуточку недоверчивым к людям, большим насмешником и острословом, но при этом он не был ни озлоблен, ни ожесточен. Напротив, с какой-то удивительной бодростью переносил он жизненные бури и невзгоды. Я никогда не слышал от него ни слова жалобы и просто остолбенел от удивления, когда он вдруг разразился горькими, безутешными слезами. Голова его свесилась на грудь, а худые, опущенные плечи тряслись как в лихорадке. Грубые слова Виты задели нечто такое, что он прятал глубоко в своем сердце, и вся его печаль вдруг прорвалась и хлынула наружу бурным потоком.
— Ты гиппопотам! — обругал я брата. — Не плачь, Пишта. Смотри, что я тебе дам!
Я протянул ему чудесный красный карандаш, недавно подаренный мне отцом. Пишта безучастно поднял голову, но, увидев красный карандаш, сразу оживился. Он уже не раз просил у меня карандаш хотя бы на денек — просто поносить в кармане, но я не давал, боялся, что потеряет. Говоря по правде, слова эти вырвались как-то помимо моей воли, и мне стало жаль карандаша, лишь только я его предложил.
— Ты отдаешь мне карандаш? — спросил Пишта, протягивая руку.
— Да.
— Насовсем?
— Да, да! — прокричал я, злясь на самого себя за свою поспешность.
— Зачем ты ему отдал карандаш? — спросил Вита.
— А тебе лучше помолчать! А то я за себя не ручаюсь.
В эту минуту в конце улицы появилась большая толпа. Над ней плыли флаги, транспаранты и два огромных портрета, с которых смотрела на нас препротивная хмурая рожа, намалеванная так грубо, что мне стало жутко.
— Да здравствует господин Дакич! — крикнул кто-то из толпы. Голос его, как мячик, покатился по улице.
Видимо, кричавший был очень доволен собой — не успели замереть последние звуки, как он заорал еще истошнее:
— Да здравствует господин Дакич! Да здравствует народный депутат!
Пьяная толпа ответила ему каким-то невнятным бормотанием.
Крикун остановился и вперил взгляд в золотые буквы вывески над входом в кафе Турина. Он бессмысленно вращал своими мутными глазами, стараясь, вероятно, понять смысл написанного. Вдруг он громко откашлялся, сплюнул и завопил:
