Молёное дитятко (сборник) - Бердичевская Анна Львовна

Так вот что со мной произошло… Я все равно что заглянула через эту дырку в воронку времени, где маленькое оказывается большим, большое — маленьким, а исчезнувшее живым.

В одном замечательном романе[10] я однажды прочла: человек в конце концов должен найти место на земле, где зарыта его пуповина.

Я нашла.

Сарабанда

(2017)

Памяти пианиста Юрия Агафонова

14 апреля преподаватель музыкальной школы по классу фортепиано Николай Янович Гус шел на занятия и думал о предстоящем дне. Школа была старая, недалеко от Арбата. Еще на дальних подходах к серому мрачному дому прохожие, редкие в узком переулке, начинали вертеть головами и прислушиваться. Им чудилось, что они входят в зал оперного театра после антракта, когда в оркестровой яме начинает вразнобой разминаться оркестр. В сыром и весеннем, никак не театральном воздухе вдруг гобой захнычет гундосо, а поверх арфа раскатисто и мелодично рассмеется, скрипочка отвратительно взвизгнет, и литавры грянут ликующе… Но Гус за двадцать с лишним лет так привык к ежедневным этим воплям, что почти перестал их различать. Вот еще что: чем ближе он подходил к школе, чем громче они становились, тем меньше он их слышал… Странно.

Николай Янович жил возле огромного зоопарка, и нередко под его окном за открытой настежь форточкой возникало нечто подобное. Случались и особые ночи, когда крики животных из вольеров будоражили и не давали спать не только учителю музыки, но и всей округе, и даже небесам — в них средь облаков что-то мерцало и вспыхивало, а то и нежданный дождь гулко проливался… В первые годы после развода-разъезда с женой эта какофония часто будила его, но еще чаще проникала в сон, и тогда ему снилось, что он опаздывает в школу, где заждавшаяся музыка бьет копытами, мычит и гогочет… А вот теперь громкие внешние звуки почти ушли из его жизни, так что он порой пугается, не теряет ли слух. Проверялся несколько раз у врача, вроде все в порядке… Сегодня его осенило. Видимо, именно громкие, назойливые, «чрезмерно взыскующие» звуки стал он попросту пропускать мимо ушей. Все, что вопит, — не важно, все это не важно.

А что же важно?..

Николай Янович перебирал намеченные на сегодня встречи с учениками разных классов, от второго до пятого. Задания, которые они от него получили, он вспоминал не именами композиторов, не названиями пьес и этюдов, не номерами нотных страниц… он вспоминал их напрямую — музыкой. И учеников он помнил не по фамилиям, а больше по их ушам, розовым или бледным, оттопыренным или аккуратно прижатым, а также по косичкам, челкам и вихрам, маячившим над клавиатурой. И, конечно же, помнились ему разнообразнейшие кисти рук, и особенно пальцы, не попадавшие по черным клавишам, выбивавшиеся из ритма, разрывавшие музыку и замиравшие в испуге от…

Гус вдруг останавливается посреди Большой Никитской, пожимает плечами и говорит именно этим, вдруг им увиденным, испугавшимся и остановившимся кистям рук:

— Грабли!

Говорит вслух. Замечает это, обиженно глядит по сторонам, как бы ожидая сочувствия у мокрых домов и спин прохожих. Не дожидается и идет дальше… Да, он знает за собой кое-какие странности. И еще он практически уверен, что ученики зовут его Гусем. Так Николая Яновича (Коленьку) действительно дразнили. Наверное, и его отца Яна, и деда Станислава, и прадеда Сигизмунда тоже… Но уже давно никто его никак не дразнит. Он старый, скучный, строгий человек, ничуть не похожий на гуся. Скорее уж на небольшого облезлого дятла с твердым носом… Нет, и на него не похож. Сходству с дятлом мешают большие и широко поставленные глаза, светлые, повторяющие цвет неба в любую погоду… только не в безоблачную, не в солнечную. В глазах Гуса с юности стоял некоторый туман, голубая дымка, а теперь и вовсе — бесцветная облачность. Бывает (очень редко), когда он сердится и краснеет, облака в его глазах сгущаются в тучи. Но молния сверкает редко.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Есть все же один ученик, которого он знает не по ушам, а по фамилии. Ти-мо-хис… С самого начала эта фамилия произвела на Гуса странное впечатление. ТИМОХИС ИЗ ГУБАХИ — так этот новый мальчик был представлен ему впервые.

Прошлой осенью мальчика привела в класс завуч школы. Стоял ненастный, со снегом, октябрь, набор новых учеников давно миновал и тут вдруг… «Надо взять, — негромко и значительно произнесла завуч, склонившись над Гусом. — Извините, что прервала урок, мальчика еще предстоит оформить в интернат, а то ему спать сегодня будет негде… Уверяю, это уникальный случай…»

В классе стояло два рояля, за тем, что у окна, сидела смуглая кудрявая девочка-пятиклассница, очень хорошенькая, и рассматривала новенького. Который не обращал внимания ни на нее, ни на что вообще, стоял расхлябанный и безучастный.

— Слава, — окликнула мальчика завуч, — подойди. — Ученик сделал шаг в ее сторону. Она погладила его по голове и сказала с некоторым нажимом, подчеркнуто-значительно: — Вот, это наш Тимохис из Губахи.

Мальчик смотрел в окно. Там сыпал не по-осеннему уверенный, матерый снег. А в доме напротив, на единственном не застекленном балконе, под снежной канителью стояла пальма в кадке. Наполовину сухая или померзшая, только три густо-зеленых, как будто рваных листа торчали упрямо.

— Слава! — снова окликнула мальчика завуч. — Ты будешь жить в интернате, частном, очень хорошем, для одаренных мальчиков и девочек, учиться, как и у себя в Губахе, в третьем классе общеобразовательной школы. А у нас, в нашей замечательной музыкальной школе, пока что мы записали тебя во второй класс. Посмотрим на твои успехи. Вот твой педагог по фортепиано. Его зовут Николай Янович Гус.

— Гусь? — Тимохис живо повернулся к педагогу, лицо его на миг просветлело. Он Николая Яновича ясно увидел, то есть даже взял да и заглянул в него. Учитель выдержал.

— Моя фамилия Гус-с, — поправил он ученика, просвистев двукратное твердое С. — Впрочем, зачем тебе?.. зови меня просто по имени-отчеству.

Мальчик перевел взгляд на свободный рояль.

— Я сыграю, — внезапно сказал он. — Разрешаете?

— Нам пора в интернат… — начала было не разрешать завуч.

Но Тимохис, уже открывший крышку рояля, не оборачиваясь, сообщил:

— Я быстро…

И тут же он, едва присев на табурет, с ходу в невероятно бойком темпе сбацал на рояле «Танец маленьких лебедей». Как-то странно он это сделал, как деревянными палочками на ксилофоне. Сыграл не полностью. А типа «один куплет». После первого «пара-пара-рам», завершающего основную тему, Тимохис из Губахи приостановился, чтоб, не убирая рук с клавиш, сказать:

— А теперь — обратно…

И в том же несусветном темпе, словно опасаясь, что прервут, «прокрутил» «маленьких лебедей» задом наперед. Он остановился на первой ноте, как на последней.

В «обратном направлении» Чайковский прозвучал неузнаваемо и даже возмутительно. Но Гус каким-то образом и узнал, и понял — сыграно безукоризненно точно, с попаданием во все клавиши… Мальчик закрыл крышку, встал с табурета и снова уставил взгляд в снегопад, за окно, в направлении кадки с пальмой.

Завуч глубоко вздохнула, а Гус с интересом рассматривал мальчика. Его кисти рук вот уж точно не были граблями. И в то же время, как лапы у совсем юного щенка крупной породы, они казались не по размеру, порядком были великоваты для второклассника… и третьеклассника. Пальцы длинные, нервные и сильные. Ногти, похоже, обкусаны… Николай Янович задумался невесть о чем.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ну так что, мне идти одеваться? — как-то неожиданно спросил Тимохис.

Завуч спохватилась, вспомнила про интернат.

— Иди-иди. И подожди меня у гардероба, — сказала она.

Когда мальчик вышел, она снова склонилась над Гусом:

— Удивительный случай, нельзя было не взять… — на этот раз голос ее звучал довольно растерянно. — Понимаете, в этой Губахе шахты, на одной был взрыв, даже по телевизору в новостях… — завуч торопилась все-все объяснить и сама себя перебивала, — у мальчика никого не осталось из взрослых, а он талант… ну, правда, необычный. И владелец шахты решил принять в нем участие…