До самого рая - Ханья Янагихара

получается, что я в твоем полном распоряжении минимум сто один час в неделю. И это я еще не учел те часы, которые провожу в “Ларссон” либо думая о тебе, либо стараясь о тебе не думать.

И сколько же их, спросил он. Оба они уже улыбались.

– Много, – ответил Чарльз. – Бессчетное количество. Рабочих часов набежит на десятки тысяч долларов. Больше, чем у любого моего клиента.

И вот он прошел мимо кабинета Чарльза, и Чарльз откашлялся и покрутил в пальцах карандаш, а Дэвид улыбнулся: его увидели. Теперь можно идти.

_______

Дома все было под контролем. Такими словами его встретил Адамс: “Все под контролем, мистер Дэвид”. Вечно казалось, что он слегка сбит с толку – из-за Дэвида, из-за его присутствия в доме, из-за того, что Дэвида приходится обслуживать, и вот теперь из-за того, что Дэвид думает, будто может хоть чем-то помочь ему с вечеринкой, – Адамс эти вечеринки организует уже много лет, больше лет, чем самому Дэвиду.

Год назад, перебравшись сюда жить, он неоднократно просил Адамса звать его не мистером Дэвидом, а просто Дэвидом, но Адамс не захотел, по крайней мере, он так ни разу и не назвал его Дэвидом. Адамс никогда не привыкнет к нему, а он никогда не привыкнет к Адамсу. Однажды утром, после какой-то из первых их ночей вместе, когда они с Чарльзом целовались, лежа в постели, и до секса было недалеко, рядом вдруг кто-то мрачно произнес имя Чарльза, и он, взвизгнув и дернувшись, увидел, что в дверях стоит Адамс.

– Подавать завтрак сейчас, мистер Чарльз, или желаете подождать?

– Спасибо, Адамс, я подожду.

Когда Адамс ушел, Чарльз снова притянул Дэвида к себе, но он оттолкнул его, и Чарльз рассмеялся.

– Что это был за звук? – поддразнивая Дэвида, он пару раз резко, визгливо тявкнул. – Прямо как дельфин, – сказал он. – Прелесть.

Он что, всегда так делает? – спросил он.

– Адамс? Да. Знает, что я люблю порядок.

Знаешь, Чарльз, мне как-то не по себе.

– Да ну, Адамс совсем безобидный, – сказал Чарльз. – Он немного старомоден, вот и все. Дворецкий он превосходный.

С тех пор он неоднократно пытался поговорить с Чарльзом об Адамсе, но всякий раз безуспешно, отчасти потому, что ему никогда толком не удавалось сформулировать свои претензии. Адамс всегда относился к нему со сдержанным, холодным уважением, однако Дэвид отчего-то был уверен, что тот его осуждает. Когда он рассказал про Адамса своей лучшей подруге и бывшей соседке Иден, она только глаза закатила.

– Дворецкий? – переспросила она. – Я тебя умоляю. Да и потом, он, наверное, всех мальчиков Чака терпеть не может.

(Иден так называла Чарльза – Чак. Теперь и все их друзья звали его Чаком.)

Никакой я ему не мальчик, возразил он.

– Ну конечно, что же это я, – ответила Иден. – Ты ведь его бойфренд.

Она поджимала губы, хлопала ресницами – она не одобряла ни моногамии, ни мужчин.

– Кроме тебя, Дэвид, – говорила она. – Да и ты почти не в счет.

Ну спасибочки, говорил он, и она смеялась в ответ.

Однако он знал, что это неправда – будто Адамсу все бойфренды Чарльза не нравятся, – потому что однажды он подслушал, как Адамс с Чарльзом разговаривали об Оливье, с которым Чарльз встречался до того, как познакомился с Дэвидом.

– И еще звонил мистер Оливье, – сказал Адамс, рассказывая Чарльзу об оставленных для него сообщениях, и стоявший возле самой двери в кабинет Дэвид услышал, как что-то изменилось в его голосе.

– И как он? – спросил Чарльз. Они с Оливье расстались друзьями, но виделись от силы пару раз в год.

– Хорошо, – ответил Адамс. – Передайте ему мои наилучшие пожелания.

– Непременно передам, – сказал Чарльз.

Но жаловаться на Адамса было бессмысленно, потому что Чарльз никогда с ним не расстанется. Он служил дворецким у родителей Чарльза, когда тот был еще подростком, и после их смерти Чарльз унаследовал не только дом, но и Адамса. Он не мог рассказать об этом друзьям – в том, что Чарльз держит семидесятипятилетнего старика на физически тяжелой работе, они увидели бы только эксплуатацию пожилого человека, – однако Дэвид знал, что Адамсу нравится его служба, а Чарльзу нравится, что он может обеспечить ею Адамса. Его друзьям не понять, что для некоторых людей работа – единственный способ увериться в своей реальности.

– Я, конечно, знаю, что это анахронизм, – сказал как-то Чарльз (почти ни у кого из его друзей дворецких не было, даже у тех, чье состояние было еще больше или еще стариннее), – но когда ты вырос с дворецким, от этого так просто не отвыкнуть. – Он вздохнул. – Я не жду, что меня поймут – ни ты, ни кто-то еще.

Дэвид промолчал.

“Это не только мой дом, но и Адамса”, – то и дело повторял Чарльз, и Дэвид знал, что говорил он искренне, даже если это и не было правдой.

Право проживания не равняется праву собственности, напомнил он Чарльзу, цитируя профессора, преподававшего у них на первом курсе юридического, и Чарльз подмял его под себя (в тот раз они тоже лежали в постели).

– Ты мне будешь объяснять правовые принципы? – шутливо спросил он. – Это мне-то? Нет, ты и вправду прелесть.

Тебе не понять, все время говорил Чарльз, когда речь заходила и об этом, и о многом другом, и всякий раз в памяти у Дэвида всплывало лицо бабки. Могла бы его бабка сказать, что это не только их дом, но и дом Мэтью и Джейн? Вряд ли. Их дом принадлежал только Бингемам, а стать Бингемом можно было, только родившись им или породнившись с ними.

Разумеется, и Мэтью с Джейн никогда бы не пришло в голову считать дом Бингемов своим, поэтому Дэвид подозревал, что и Адамс чувствует то же самое: это дом Чарльза, и он всегда будет домом Чарльза, и хоть Адамс и часть этого дома, он такая же его часть, как стул или комод – предмет обстановки, у которого нет ни собственных желаний, ни интересов, ни какой-либо самостоятельности.

Адамс, конечно, мог вести себя так, будто это его дом, – вот и сейчас он, полностью игнорируя организатора вечеринки, командует официантами и грузчиками, одних отправляет на кухню, других отсылает двигать мебель в столовой, но хоть его авторитет – свойство отчасти врожденное, оно во многом зависит от того, что здесь он представляет Чарльза, на которого ссылается, правда, только по необходимости, но не сказать чтобы редко.

– Вы ведь знаете,