Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни) - Рауль Ванейгем

Сегодня, истинный соблазнитель является садистом, не прощающий желанному существу того, что оно является объектом. Напротив, соблазнительный человек содержит в себе изобилие желаний, он отказывается от роли и его соблазнительность рождается из этого отказа. Это Дольмансé, Евгения, мадам де Сент—Анж. Для того чтобы быть желанным, это изобилие существует только если оно может признать себя в том, что воплощает его собственную волю к жизни. Истинный соблазн соблазняет лишь своей честностью. Не заслуживает соблазна тот, кто его хочет. Именно об этом говорили Бегуины Швейдница и их товарищи (XIII° век) когда утверждали, что сопротивление сексуальным порывам является признаком низкой души. Братья Свободного Духа выражали ту же идею: «Все те, кто знает Бога, обитающего в них, носят в себе свой собственный рай. Напротив, незнание своего собственного божества является настоящим смертным грехом. Таково значение ада, который также каждый носит в себе, в этой жизни».

Ад — это пустота, которую оставляет отчуждение, тоска любовников, которые лежат рядом, но не могут быть вместе.

Не—общение всегда немного похоже на провал революционного движения. Воля к смерти утверждается там, откуда исчезла воля к жизни.

Любовь должна быть освобождена от своих мифов, имиджей, зрелищных категорий; её подлинность должна быть усилена, ей должна быть возвращена её спонтанность. Нет иного способа бороться с её интеграцией в зрелище и против её превращения в объект. Любовь не может выдержать ни одиночества, ни фрагментации, она неотделима от воли к преобразованию ансамбля человеческого поведения, от необходимости построить общество, в котором любовники всюду чувствуют себя свободно.

Рождение и смерть момента любви связаны с диалектикой воспоминания и желания. In status nascendi[20], желание и воскрешение в памяти первых исполненных желаний (несопротивление подходам) взаимно усиливают друг друга. В самом моменте воспоминание и желание совпадают. Момент любви является хронотопом подлинной жизни, настоящим, содержащим в себе воспоминание о прошлом и желание настоящего. На стадии разрыва, воспоминание продлевает страстный момент, но желание понемногу убывает. Настоящее разлагается, воспоминание ностальгически обращается к прошлому счастью, в то время как желание предчувствует будущее несчастье. В разрыве, отчуждение действенно. Воспоминание говорит об ошибке недавнего прошлого и окончательно ослабляет желание.

В диалоге, как в любви, в любовной страсти, как в проекте общения, проблема заключается в том, чтобы избежать стадии разрыва. Для этой цели можно предположить следующее: - растянуть момент любви насколько возможно во всех направлениях, иными словами не отделять его ни от других страстей, ни от других проектов, и поднимать его до момента истинного построения ситуации;     - способствовать коллективному опыту индивидуальной самореализации; и увеличивать количество любовных встреч с вовлечением большого количества стоящих партнёров;  - постоянно сохранять живым принцип удовольствия, придающий проектам самореализации, общения и участия их страстный характер. Удовольствие — это принцип объединения. Любовь — это страсть единства в общем моменте; дружба — это страсть единства в общем проекте.

Нет такого удовольствия, которое не искало бы своей последовательности. Его прерывание, его неудовлетворённость, провоцирует нарушение, схожее со «стазисом», о котором говорил Райх. Репрессивные механизмы власти поддерживают перманентный кризис в человеческом поведении. Удовольствие и тоска, рождённая в его отсутствие, по сути, обладают социальной функцией. Эротика — это движение страстей, становящихся едиными, игра с единством и множеством, без которой нет революционного единства[21].

Вильгельм Райх приписывает большую часть нарушений в поведении нарушениям оргазма, тому, что он называл «оргиастической импотенцией». По его мнению, тоска рождается из незавершённого оргазма, из разгрузки, не дающей полного выхода целому ансамблю возбуждений, ласк, эротических игр… готовящих и делающих возможным сексуальный союз. Райхианская теория считает, что накапливаемая и нерастрачиваемая энергия становится плавающей и превращается в тоску. Тоска неисполненного удовольствия блокирует оргиастическую разгрузку в будущем.

Но проблема напряжения и его ликвидации существует не только на уровне ликвидации. Она характеризует все человеческие отношения. Хотя Райх и предчувствовал это, он нигде не продемонстрировал, что современный социальный кризис также является кризисом оргиастического типа. Если «источник энергии невроза находится на полях, разделяющих накопление и разгрузку сексуальной энергии», мне кажется, что источник энергии наших неврозов также находится на полях, разделяющих накопление и разгрузку энергии человеческих отношений. Целостное удовольствие всё ещё возможно в моменте любви, но когда пытаешься продлить этот момент, дать ему социальное продолжение, не можешь не прийти к тому, что Райх называл «стазисом». Мир дефектов и незавершённости является миром перманентного кризиса. Чем же тогда будет общество без неврозов? Перманентной фиестой. Нет иного гида кроме удовольствия.

«Всё, что любишь женственно», говорил Ла Меттри, «империя любви не признаёт иных границ кроме пределов удовольствия». Но само удовольствие не признаёт никаких пределов. Удовольствие, которое не растёт, исчезает. Повторение убивает его, оно не может приспособиться к фрагментарному. Принцип удовольствия неотделим от целостности.

Эротика — это удовольствие, ищущее своей последовательности. Это движение сообщающихся, неотделимых, единых страстей. Речь идёт о воссоздании в социальной жизни условий совершенного удовольствия момента любви. Условия, позволяющие игру с единством и множеством, т. е. свободное участие и достижение прозрачности.

Фрейд так определял цель Эроса: достижение единства или поиск союза. Но когда он претендует, что страх быть отчуждённым и изгнанным из группы происходит из страха кастрации, его предположение должно быть обращено вспять. Именно страх кастрации происходит из страха быть изгнанным, а не наоборот. Этот страх подчёркивается в той мере, в какой подчёркивается одиночество индивидов в иллюзии общности.

Даже в поисках единства Эрос является по сути нарциссизмом, самовлюблённостью. Он хочет вселенной, которую он может любить как себя. Норман Браун указывает на это противоречие в Эросе и Танатосе. Как, спрашивает он, нарциссическая ориентация может привести к союзу с живыми существами в мире? Он отвечает: «Абстрактная антиномия между Я и Другим в любви может быть преодолена, если мы вернёмся к конкретной реальности удовольствия и к существенному определению сексуальности как деятельности согласной с телом, и если мы будем рассматривать любовь как отношения между Я и источниками удовольствия». И всё же следует уточнить: источник удовольствия находится не столько в теле, сколько в возможности распространения на весь мир. Конкретная реальность удовольствия держится на свободе объединения со всеми существами, позволяющими соединиться с собой. Реализация удовольствия проходит через удовольствие реализации, удовольствие общения через общение удовольствий, участие в удовольствии через удовольствие от участия. Именно поэтому нарциссизм обращающийся вовне, о котором говорил Браун, подразумевает полный подрыв социальных структур.

Чем более интенсивным становится удовольствие, тем больше оно требует целостности мира. Вот почему мне нравится считать революционным призыв Бретона: «Любовники, помогайте друг другу наслаждаться всё больше и больше».

Западная цивилизация — это цивилизация работы, как говорил Диоген: «Любовь — это занятие досужих людей». С постепенным исчезновением принудительного труда, любовь стремится к реконкисте утраченных земель. И это происходит не без опасности для всех форм власти. Поскольку эротика является единой, она является также свободой многообразия. Нет лучшей пропаганды свободы, чем безмятежная свобода наслаждения. Вот почему наслаждение большую часть времени загнано в подполье, любовь в комнату, творчество под парадную лестницу культуры, алкоголь и наркотики в тень закона…

Мораль выживания вынесла приговор разнообразию удовольствий, как она обрекла единое многообразие ради повторяющихся шаблонов. Если удовольствие—тоска удовлетворяется повторением, то истинное удовольствие чувствует себя хорошо только в едином разнообразии. Самая простая модель эротики — это, несомненно, основная пара. Два партнёра живут своей жизнью с такой прозрачностью и свободой, какие только возможны. Этот сияющий заговор обладает очарованием кровосмесительных отношений. Многообразие общего живого опыта образует между партнёрами связь брата и сестры. Великая любовь всегда обладала чем—то кровосмесительным; из чего исходит, что любовь между братьями и сёстрами была с самого начала привилегированной, и должна быть предпочтительной, остаётся лишь шаг, который было бы мудро сделать, чтобы избавиться раз и навсегда от одного из самых древних и смехотворных табу. Здесь можно говорить о сестринстве, о сороризации. Жена—сестра, чьи подруги также мои жёны и сёстры.