Современники - Борис Полевой

— Что ты, что ты, дурашка! Это же сирена… ну, проще сказать, гудок… Вон видишь — наверху дядя-капитан потянул за ручку. Пар идет, он и свищет, пар… Эх, рановато, кажется, мы с тобой, Михаила, в навигацию направились!..

Михаилу Григорьевичу было два или три года, когда отец его, коренной волгарь, ходивший матросом на пароходе «Ермак», первый раз взял его в плавание.

Все население небольшой приволжской деревеньки Васильково, где жили Мухановы, «кормилось водой». Испокон веков васильковцы бурлачили, таскали бечевой баржи, плоты. Потом, когда на Волге появились первые пароходы, они стали ходить на них матросами, лоцманами, были шкиперами барж, вожаками гоночных караванов. С детства, с той далекой поры, которая оставляет в памяти лишь причудливые отрывки воспоминаний, жизнь Михаила Григорьевича тесно связана с Волгой, с Камой, с другими русскими реками, которые он знает, как лесник знает тропы в знакомых чащах, исхоженных вдоль и поперек.

Когда реки сковывает лед и они исчезают из знакомых пейзажей, занесенные сугробами, речники-васильковцы отдыхают в родной деревеньке. Но Михаилу Григорьевичу тягостен этот отдых. Уже с середины зимы он, начинает тосковать по своему судну, по вахтам, по водным просторам. Тоска эта доводит его до того, что иной раз, отложив домашние дела, которых за навигацию всегда накапливается порядочно, выходит он на крутой берег реки Воложки и часами смотрит в серые, однообразные дали — не начал ли снег оседать и рассыпаться, не тает ли он у обрывов на южных склонах, не засинел ли лед, предвещая вскрытие рек, приближение навигации…

Человеку, любящему свою профессию, растущему и совершенствующемуся вместе с ней, в зрелые годы порой кажется, что ничего особенного, пожалуй, в жизни уже и не произойдет. Пройдет лед, рулевой Муханов станет на вахту у знакомого штурвала. Первый гудок, как всегда, будет какой-то по-особенному веселый, он задорно раскатится над мутной клокочущей водой. Звонким эхом отзовутся на него бурые влажные берега, откликнутся плешивые серые лиственные лески, и снова развернется перед рулевым речной фарватер, знакомый, как собственная каюта, до последнего берегового изгиба, до любой, хорошо замаскировавшейся мели, подстерегающей судно под водой.

Но однажды — и это было уже давно — произошло событие, которое до глубины души потрясло Михаила Григорьевича. Оно запомнилось ему навсегда, во всех подробностях, как запомнился первый рейс, совершенный в младенческом возрасте вместе с отцом — матросом на пароходе «Ермак».

Старого речника вызвали к начальству и сказали, что в составе команды особо заслуженных и опытных волгарей он отправится на верфь, чтобы принять там от рабочих новый теплоход «Иосиф Сталин». Этот теплоход откроет судоходство на канале имени Москвы, только что тогда построенном.

Даже в давние времена, когда дядя Муханова, старый лоцман, учивший Михаила Григорьевича искусству управления судном, впервые передал ему, юноше, штурвал, рулевой не волновался так, как волновался в рубке только что рожденного красавца-теплохода, чувствуя, как это большое изящное судно чутко отвечает на каждое движение его руки. Это волнение объяснялось не боязнью ошибиться, сделать неточный посыл, посадить судно на мель. Нет, рука была тверда, судно на редкость послушно, а канал лежал широкий, многоводный, прямой, как линейка. Ошибок не могло быть. Рулевого волновало сознание, что вот он, сын, внук и правнук простых волгарей, исплававший много русских рек, направляет сейчас теплоход по пути, где до этого не проходило еще ни одно судно, по пути, не указанному ни на одной карте, по самой молодой из рек на земле.

С тех пор прошло много лет. Сам теплоход стал для рулевого вторым домом. Но хотя Михаил Григорьевич совершил на нем несчетное число рейсов, этот первый рейс по каналу затмевал все в памяти старого рулевого. Этот рейс вошел в его жизнь как нечто огромное, яркое, нержавеющее. Он запомнился во всех подробностях — до соловьиных пересвистов в прибрежных черемухах, до странного ощущения головокружения, которое пережил старый водник, когда вдруг увидел, что искусственная река течет выше окрестных полей и теплоход идет вровень с верхушками мачтовых сосен и телеграфных столбов.

— Эх, и повезло же мне, товарищи-граждане! Сто лет проживу, ничего такого не увижу, — любил приговаривать Михаил Григорьевич, когда зимой в родной деревеньке, под праздничным хмельком, в который уже раз принимался рассказывать гостям-колхозникам о том, как когда-то он вел судно, открывавшее путь по новой водной дороге, пересекавшей холмы и возвышенности Подмосковья.

Но в такое уж счастливое время мы живем, так богато оно славными делами, что переживать радость необыкновенных открытий нам придется уже до конца жизни. Михаил Григорьевич не прожил и пятидесяти двух лет, как ему, вместе со всем экипажем флагманского судна канала имени Москвы, довелось участвовать в рейсе не менее знаменательном…

В июльский день 1952 года теплоход «Иосиф Сталин», провожаемый толпами москвичей, приветственными гудками многочисленных судов, стоящих на причалах, отходил от северного порта столицы в новый исторический рейс. Рулевой Муханов стоял на обычном своем месте, в рубке, где за пятнадцать лет провел столько вахт, и чувствовал, как ладонь его, лежащая на штурвале, становится влажной от волнения. Но не флаги расцвечивания, трепетавшие между мачтами, не музыка, не необыкновенный, торжественный гул посадки, не знатные пассажиры, никогда им не виданные, но знакомые по портретам и фотоснимкам, — не это его волновало.

Первая из великих послевоенных строек завершена! Сбылись вековечные мечты народа о соединении русских рек, и ему, старому волгарю, вместе с товарищами предстоит провести свое славное судно первым рейсом из Волги в Дон по степям, еще вчера изнывавшим от жестокого безводья. За годы работы на водном транспорте у Михаила Григорьевича скопилось много благодарностей, поощрений. Но разве могла быть благодарность за долгую честную службу значительней, чем эта! «Да, повезло, повезло!» К удивлению своих товарищей, рулевой, человек известный в команде своей замкнутостью и молчаливостью, стоя у штурвала, о чем-то говорил сам с собой и даже пытался напевать, чего за ним раньше не водилось даже и за праздничным столом.

Канал имени Москвы — это сверкающая сабля, рассекающая холмы, леса, поля и луга. Он уже настолько прочно вписался в окрестный пейзаж, что казалось, будто тек тут всегда, будто вечно его сооружения украшали холмистое, живописное Подмосковье и бархатно-зеленые поймы Калининщины. Все это было настолько знакомо Михаилу Григорьевичу, что в войну он иной раз по ночам проводил здесь суда без единого сигнального огонька, вслепую. Но теперь рулевой смотрел на примелькавшуюся дорогу новым взглядом и даже с удивлением примечал, что тоненькие деревца, посаженные когда-то перед шлюзами, уже превратились в тенистые деревья, образовавшие бульвары, что серую, некогда изрытую строителями землю плотно прикрыли густые лиственные и хвойные леса и то там, то здесь головастые зеленые ветлы, перегибаясь через каменистую бровку откосов, смотрятся на свое отражение в воде искусственной реки.

Все, что еще вчера привычный взгляд воспринимал как нечто само собой разумеющееся, в этом рейсе бросалось в глаза. Когда последний шлюз бережно опустил теплоход в Волгу, а потом до самого горизонта засверкали воды новых водохранилищ, Михаил Григорьевич вдруг удивился тому, как на них людно, как много судов теснится у пристаней и причалов, как часто попадаются навстречу теплоходы, пароходы, буксиры с баржами, буксиры с плотами, буксиры с дровяными гонками, огромные самоходки. Здесь, в верховьях, где раньше в эту пору мальчишки, завернув рубахи, переходили реку у обмелевших перекатов, обводненная река развертывалась необозримо, жила бурно и полнокровно.

Весть, что с необычайной миссией идет вниз теплоход «Иосиф Сталин», опережала движение судна. О нем знали, его ждали и радушно встречали, приветствуя, как посланца всего народа.

Суда издали салютовали ему длинными взволнованными гудками. Команды выстраивались на верхних палубах и, вытягиваясь, отдавали ему честь. У пристаней собирались толпы празднично одетого народа:

— Передавайте привет волгодонцам! — кричали в жестяной рупор с повстречавшегося буксира.

— Стро-и-те-лям ком-му-ни-зма сла-ва! — бесконечно по слогам рубили молодые ребята и девушки, стоя у дощатых домиков в центре огромного, похожего на пловучий остров, плота, медленно двигавшегося вниз по реке.

— Дону низкий поклон! — сложив руки рупором, кричал колхозный пастух, подойдя к самой кромке воды, у которой в полдневный зной утоляло жажду его стадо.

Стоя на корме парусной яхты, загорелая девушка с льняными развевающимися волосами сигналила теплоходу флажками. Рулевой знал язык флагов. Он расшифровал: