Бирон - Роман Антропов

Сурового вида старый солдат, взяв ружье на изготовку, стал перед костром. В ответ ему раздался старческий кашель, и дребезжащий голос ответил:

— Спаси Господи, милостивец. Пропусти, родненький.

Перед солдатом стоял сгорбленный маленький старичок с длинной палкой в руках, на которую он тяжело опирался.

— Пропусти, родненький, — кашляя, продолжал старик. — Только бы до деревни добраться.

Старый солдат стоял в недоумении. Был приказ не пропускать подвод, а насчет пеших крестьян ничего не сказано. На старике был рваный, холодный зипунишко. Голову его обматывали какие-то тряпки. Он ежился от холода и жалобно повторял:

— Пусти, Христа ради, внучата ждут. Дочь больная…

— Позови-ка, Митяй, унтера, — произнес солдат, обращаясь к товарищу.

Митяй скрылся в караулке. Через минуту появился еще молодой, бравый унтер.

— Что? — строго спросил он, оглядывая подозрительным взглядом старика.

Старый солдат объяснил ему, в чем дело.

— Ты откуда, дедушка? — спросил унтер.

— Из Черной Грязи, милостивец, — ответил, кланяясь, старик.

— Что ж недобрая понесла тебя так поздно? — продолжал унтер.

— По добрым людям ходил, милостивец, — ответил старик. — Дома, чай, есть нечего, зять-от помер. Дочь занедужилась… Внучата махонькие… о какие! — и старец показал на аршин от земли.

Унтер стоял в недоумении.

— Так ты говоришь — из Черной Грязи? — спросил он.

— Так, так, милостивец, — ответил старик, — верста от Черной Грязи, чай, знаешь, деревня Кузькина.

— Ишь как, — проговорил унтер, почесывая затылок.

— Не побрезгай, милостивец, — произнес старик, подвигаясь к унтеру, и протянул ему руку. В ней звякнули монеты.

— Ну, ну, дедушка, — оттолкнул его руку унтер, сразу вдруг почувствовавший доверие к старику. — Может, обогреться хочешь?

— Какой там, милостивец, — добреду, ждут-от меня, — ответил старик.

— Ну, ладно, ползи себе, — махнул рукой унтер.

— Спасибо, спасибо, милостивец, так я пойду, — закашлявшись, произнес старик.

— С Богом!

Старик перекрестился, и, тяжело опираясь на палку, двинулся дальше. Скоро он исчез в темноте.

Красной точкой сверкал вдали огонек костра. Старик выпрямился, подтянулся и легким, быстрым шагом скорохода продолжал свой путь. Он осторожно нащупал за пазухой пакет и глубоко, с облегчением вздохнул. Он шел легким, эластичным шагом так скоро, как бежит рысцой крестьянская лошадка.

Не доходя верст шести до Черной Грязи, он свернул в сторону, по направлению к селу Черкизову, — оттуда был объездной путь помимо тракта, минуя Черную Грязь…

Не прошло и получаса после его прохода, как в Яузские ворота влетела, гремя бубенцами, тройка, запряженная сытыми, резвыми конями. В тройке сидел человек, закутавшийся в лисью шубу. Рядом с ямщиком на облучке сидел, видимо, слуга.

— Стой! — преградили ему путь солдаты.

Лихой ямщик разом осадил тройку. На дорогу выскочил унтер.

— Кто едет? — спросил он, выстраивая солдат поперек дороги.

— От Верховного тайного совета, — ответил незнакомец, вынимая из кармана бумаги. — Только скорей, за мной едут, я курьер. Не задерживайте меня.

С бумагами в руках унтер вошел в караулку.

Хотя он и умел читать, но ни слова не мог разобрать из написанного. Однако он увидел привешенную печать с двуглавым орлом и смутился.

«Ну, ладно, — подумал унтер, — в Черной Грязи — ямской стан, там разберут…»

Инструкции, данные ему из полка, были неточны и неопределенны. Верховный тайный совет вместо того, чтобы категорически распорядиться никого не пропускать военным постам и представлять всех, стремящихся проехать, в ближайший почтовый пункт, предписал военным постам пропускать всех с паспортом Верховного тайного совета. Конечно, хотя выбрали в начальники постов исключительно грамотных унтеров и сержантов, но они не могли и не умели отличить паспорта тайного совета от простой бумажонки с нацепленной на ней печатью.

Унтер пропустил незнакомца.

Когда вдали замер звон бубенчиков, он недоуменно развел руками, — разберись-де тут, кого пропускать. Он вошел в караулку и от недоумения, чтобы не рассмеяться, хватил стаканчик водки. На душе его полегчало. С ним сидел за столом старый солдат, сменившийся с поста, и они, попивая водку, вели дружественную беседу.

— Экая проклятая служба, — говорил унтер, — того и гляди, где в каземате сгноят. Гвардии что? Им бы золотые галуны да парады. Все перекинулись в гвардию… А мы при чем? Так ли, Афанасий?

— Верно, — подтвердил старый Афанасий. — Мерзни тут, а что толку? Был я с Петром Алексеевичем в Прутском походе. Что ж думаешь, такого отца родного не сыщешь… А ныне смотри, последние люди стали… И понять не можно, — продолжал Афанасий, — разве не едино, что гвардия, что армия? Всем помирать придется. Коли что, война али что другое, равно умираем… Не по-божески это…

Звон бубенцов, стук копыт и крики прервали их разговор. Они торопливо выбежали на тракт. По тракту несся целый поезд. Впереди скакали верхами два вахмистра. За ними неслись тройки. Вахмистры осадили у караулки коней, и за ними остановился длинный ряд троек и пароконных саней. Молодой офицер в форме лейб-регимента выскочил из задней тройки и подбежал к караулке. Увидя унтера, он закричал:

— Вот пропуск. Сами господа члены Верховного тайного совета едут. Вели своей команде пропустить.

В первой тройке, кутаясь в шубы, сидели Василий Лукич, младший брат фельдмаршала, сенатор Михаил Михайлович Голицын{46} и предложенный графом Головкиным третий депутат, генерал Михаил Иванович Леонтьев. В следующей тройке сидели князь Шастунов, Макшеев и молодой гвардейский капитан Федор Никитич Дивинский. За ними следовали пароконные подводы с багажом, нижними чинами и курьерами. Василий Лукич, в виде караула, взял с собой десять человек нижних чинов. В числе челяди находился и шастуновский Васька.

При виде такого торжественного выезда у унтера не могло уже явиться ни малейшего сомнения, и, скомандовав «смирно», он пропустил посольство. Весело, словно торжествующе звеня бубенцами, помчались дальше тройки…

— Ах я! — выругался унтер. — Я и не спросил про курьера. Ну да ладно, там, в Черной Грязи, разберут… Эх-ма, пойдем, Афанасий.

И они вернулась к прерванной беседе и недопитой водке.

Убогий старик крестьянин, пропущенный у Яузских ворот, легким шагом скорохода подошел к селу Черкизову и прямо отправился на постоялый двор. Он сбросил с головы закрывавшие ее тряпки, скинул рваный зипун и все это бросил на дороге. На нем оказался тонкий темно-зеленый кафтан, подбитый лисьим мехом, и «сибирская» шапка из волчьей шкуры с наушниками. Он ощупал рукой под кафтаном кинжал и пару пистолетов и смело постучался в ворота.

Раздался лай собак.

— Кто там? — послышался сердитый голос из-за ворот.

— Отворяй! — крикнул пришедший. — По государеву делу.

Энергичный голос незнакомца произвел впечатление. Калитка в воротах открылась, и он шагнул на постоялый двор. В глубине двора стояла конюшни, на дворе виднелись возки, принадлежащие так называемым «копеечным» извозчикам, то есть таким, которых нанимали помимо почты, по вольной цене.

Недавний жалкий старик, преобразившийся в молодого, крепкого человека, прошел в тускло освещенную комнату трактира, где, лежа на прилавке, спал целовальник.

Открывший ему калитку дворник, заспанный и недовольный, следовал за ним. Войдя в комнату, молодой человек шумно опустился на скамью и громко крикнул:

— Эй, ты, образина, вставай, что ли!

При звуках его громкого голоса целовальник, он же хозяин, пошевелился и поднял голову.

— Чего орешь? — сказал он.

— А я покажу тебе! — грозно крикнул незнакомец, поднимаясь с лавки.

При слабом свете масляной лампы хозяин увидел его сильную фигуру и его костюм, по которому мгновенно прикинул, что это не обычный гость. Он живо вскочил с прилавка.

— Огня и водки, — коротко приказал незнакомец.

С этими словами, видя нерешимость хозяина, он отстегнул от пояса под кафтаном небольшую сумку и, вынув из нее, бросил на стол три новеньких серебряных рубля с изображением покойного императора. Лицо хозяина прояснилось. Он крикнул дворнику, и через минуту на столе появился штоф, рыба и загорелись сальные свечи.

Незнакомец посмотрел в свою сумку. Вынул из нее еще несколько золотых монет и письмо, запечатанное большой красной восковой печатью. Подержав несколько мгновений в руках письмо с написанным на немецком языке адресом, словно удостоверясь в целости этого письма, он бережно положил его в сумку и, налив стакан водки, обратился к хозяину.

Блеск золотых монет, лежавших на столе, ослеплял хозяина. Жадно, как собака, ждущая подачки, он стоял около стола и смотрел в рот богатому гостю.