Афродита у власти. Царствование Елизаветы Петровны - Евгений Анисимов

Много десятилетий спустя после того осеннего дня в Перове, уже при Екатерине II, когда Разумовский мирно доживал свои дни в Москве, историю эту пришлось вспомнить. Покой старого вельможи, давно удалившегося от дел, потревожил срочно прибывший из Петербурга генерал-прокурор Сената князь А. А. Вяземский. Он поспешно явился к Алексею Григорьевичу с необычайной просьбой от императрицы Екатерины II — подтвердить или опровергнуть слух о его тайном браке с покойной императрицей Елизаветой. К повторению елизаветинского тайного венчания императрицу принуждал Григорий Орлов, которому не терпелось стать мужем государыни. Говорят, что Разумовский в ответ на переданное генерал-прокурором повеление помолчал, подумал, потом бережно достал из драгоценной шкатулки завернутую в шелк заветную грамоту с печатями, дал ее прочитать генерал-прокурору и, к величайшему изумлению вельможи, бросил в горящий камин… Прошедшие с чемарской истории годы не пропали даром для лежебоки — он стал мудрецом и опытным царедворцем.

Смысл его поступка заключался в том, чтобы, с одной стороны, подтвердить подлинность своего брака с императрицей (для этого он и показал документ первому чиновнику России), а с другой — показать свою преданность государыне. Он бросил драгоценную бумагу в камин, «уничтожил» исторический прецедент и тем самым развязал Екатерине руки — мол, бумаг нет, брака нет! Ведь если проникнуть еще глубже в помыслы Разумовского, то можно понять ход его мыслей: если самовластная правительница Российской империи, самодержица Всероссийская, которая может всё, что ей заблагорассудится, спрашивает у него через генерал-прокурора, был или не был прецедент с браком царствующей монархини с одним из ее подданных, то она явно не хочет этого брака.

При такой любви Елизаветы и Разумовского уже тогда казалось странным отсутствие у них детей. И слухи о детях от этого брака появились уже при жизни наших героев, а потом вылились в драматическую легенду о так называемых князьях или графах Таракановых. Дело это настолько запутано, что говорить что-то определенное о детях Елизаветы и Разумовского мы не можем. Но вначале о слухах. В 1751 году в Тайной канцелярии расследовали дело крестьянки Прасковьи Митрофановой, говорившей: «Государыня матушка от Господа Бога отступилась, что она живет с Алексеем Григорьевичем Разумовским, да уже и робенка родила, да не одного, но и двух — вить у Разумовского и мать-та колдунья. Вот как государыня изволила ехать зимою из Гостилицкой мызы в Царское Село и как приехала во дворец и прошла в покои, и стала незнаемо кому говорить: „Ах, я угорела, подать ко мне сюда истопника, который покои топил, я ево прикажу казнить!“, и тогда оного истопника к ней, государыне, сыскали, который, пришед, ей, государыне, говорил: „Нет, матушка, всемилостивая государыня, ты, конечно, не угорела“, и потом она, государыня, вскоре после того родила робенка и таперь один маленькой рожденный от государыни ребенок жив и живет в Царском Селе у блинницы, а другой умер и весь оной маленькой, который живет у блинницы, в нее, матушку всемилостивую государыню, а государыня называет того мальчика крестным своим сыном, что будто бы она, государыня, того мальчика крестила и той блинницы много казны пожаловала». За этот рассказ Прасковья Митрофанова была наказана кнутом и отослана на житье в дальний сибирский город — наказание весьма суровое.

Анализировать этот рассказ весьма сложно, но из первой его половины (о ложном угаре императрицы) хорошо видно, что источник сведений о беременности государыни находился где-то поблизости от Елизаветы. Так и видишь, что кто-то из прислуги затаился в соседнем с царицыным покое и слышал разговор Елизаветы с «незнаемо кем». К этому примешивается легенда о Розумихе — колдунье, которая, надо понимать, и приворожила императрицу к Разумовскому. Затем следует самое существенное — рассказ о некой царскосельской блиннице, тайной мамке сына Разумовского и Елизаветы. Эта история, может быть, и не лишена какой-то подлинной основы — подобным образом часто поступали с незаконнорожденными детьми. Вспомним историю тайного рождения в 1762 году Алексея Бобринского — внебрачного сына императрицы Екатерины Алексеевны и Григория Орлова. Его тайно вынес из дворца в корзине из-под белья камердинер императрицы Екатерины Шкурин и взял в свой дом, где бастард воспитывался вместе с родными детьми Шкурина. Ко всему этому примешивается немало легенд, одной из которых уже в 1770-х годах воспользовалась некая самозванка, ставшая известной как княжна Тараканова. Существует слух и о заточенной в московском Ивановском монастыре некой старице Досифее, дочери Елизаветы.

А. А. Васильчиков был твердо убежден, что никаких детей от брака императрицы с Разумовским не существовало. Он весьма убедительно интерпретировал миф о Таракановых — тайных детях императрицы. Фамилия Таракановы, по его мнению, является переделкой из малороссийской фамилии Дараган — такой была фамилия старшей сестры Алексея и ее детей. В камер-фурьерских журналах двора Елизаветы Петровны они упоминаются как Дарагановы, и тут уже один шаг до пресловутых Таракановых. Дети воспитывались при дворе, Елизавета Петровна хорошо относилась к племянникам своего мужа, как и вообще к его родственникам. Сестру же Алексея, Прасковью, императрица привечала особо, чему есть немало свидетельств. Эти ласки, естественно, распространялись и на племянников. Спустя какое-то время подросших младших Дараганов, как тогда было принято, отправили за границу, в закрытый пансион, где их окружили особым комфортом и тайной, что и послужило появлению в немецких газетах сведений о прибывших в Европу тайных детях Елизаветы и Разумовского, которых якобы и скрыли под фамилией Tarakanoff.

Мнение Васильчикова преобладает в историографии, и я в целом его придерживаюсь в той части, которая касается всей «истории Таракановых». Но при этом отрицать полностью существование детей у Елизаветы и Разумовского нельзя — их рождение было вполне возможно, как и то, что таких детей стремились где-то пристроить, дать образование, как-то обеспечить их будущее. Но это вовсе не означает, что рожденные таким образом дети представляли какую-то угрозу для престола и их нужно было прятать по темницам. Упомянутая история Бобринского или история сына императрицы Анны Иоанновны и Бирона Карла-Эрнста, который благополучно пожил за счет русской казны, много путешествовал, кутил и даже попал за подделку векселей в знаменитую Бастилию, — яркое тому свидетельство.

С появлением при дворе Разумовского в русскую придворную жизнь, которая раньше, при императрице Анне Иоанновне, сочетала вкусы старинной царицыной комнаты в кремлевском «Верху» со вкусами мелких немецких владетелей, вошли привычки Украины. Запахи наваристого украинского борща с пампушками и чесноком, к которому вслед за своим мужем пристрастилась императрица, витали над дворцом, как и звуки бандуры, голоса бесподобных украинских певчих и лихие пляски в широких, как Днепр, шароварах. Один из иностранных дипломатов писал: «Я был свидетелем плясок и музыки, столько и новых для меня, причем не мог довольно надивиться легкости и силе, с которою пляшут жители Украины». Пристрастия Разумовского — мецената и любителя музыки — были в целом благотворны для русского двора, его вклад в русскую культуру велик: он покровительствовал искусствам, итальянской опере, балету. В этой атмосфере созрели таланты Дмитрия Бортнянского, Максима Полторацкого и других великих талантов XVIII века родом с Украины.

В Петербург зачастили делегации казацкой старшины (читатель помнит, как кузнец Вакула из «Вечеров…» Гоголя как-то затесался в подобную делегацию, которая ехала к императрице Екатерине II). Они везли Алексею Григорьевичу приветы с милой родины, а заодно и пространные челобитные в надежде, что земляк не оставит без внимания проблемы Украины. А они были, и по преимуществу политические. Как известно, отец Елизаветы Петр Великий не простил Украине измены гетмана Мазепы в 1708 году и держал ее в ежовых рукавицах. И хотя сразу же после измены Мазепы, осенью 1708 года, он распорядился, чтобы украинская старшина выбрала послушного Москве гетмана (им стал Иван Скоропадский), доверия к институту гетманства и вообще к малороссам у царя не было никакого. Когда в 1723 году Скоропадский умер, царь сказал, что все гетманы Украины, за исключением Богдана Хмельницкого и Скоропадского, — изменники, и учредил в тогдашней административной столице Малороссии городе Глухове Малороссийскую коллегию из русских офицеров, к которым и перешла фактическая власть на Украине. Несмотря на некоторые послабления, данные этой провинции империи в первые послепетровские годы, для украинцев наступили тяжелые времена. Кандидаты в гетманы обивали высокие пороги в Петербурге, но все было бесполезно — железная рука москаля тяжело лежала на хохляцком плече. И вдруг такая неожиданность: свой брат стал хоть и не царем, но мужем царицы!