Белая лебеда - Анатолий Занин

В воскресенье на нашем пляже было людно. К нам наведывались Анна, Лида, ее муж Семен и их дочь Поленька, веселая и смешливая девушка. Мы брали лодки, переправлялись на тот берег, ловили там рыбу, варили уху и купались в теплых бегущих водах.

Река детства… Я уходил по берегу, выбирал иву с нависшими ветвями, ложился у воды в тени и подолгу, как завороженный, смотрел на ослепительно играющий стрежень, на дальний низкий берег, заросший лозняком, заходил в быструю реку.

…Я лежал на пляже под неярким солнцем. Положив руку на глаза, на время забылся, но сквозь дрему услышал, что кто-то прошел мимо. По хлопанию одежды и слабому запаху духов догадался, что это была женщина. Она спросила, который час. Я посмотрел на часы и сказал.

Но чем-то этот голос меня задел. Я чуть приподнял голову. На мостках сидела женщина в панаме и белом платье. Она болтала ногой в воде и с улыбкой смотрела на меня.

— Кольча…

Я вскочил на колени. Ко мне шла чужая и такая родная женщина. Протянул к ней руки, не удержался и упал лицом в песок. Она подбежала и подхватила меня. Я зарылся головой в ее колени и едва не заплакал.

— О, Ина!..

— Помнишь в сорок втором ты провожала нас на войну? Так вот с тех пор… Я виноват, что так случилось.

— Я тоже…

Когда я вернулся с войны, не захотел ее видеть. Но и она не дождалась, умчалась в Караганду и вышла замуж… Нет, мы еще не раз оглянемся…

Я мог бы рассказать, как пропадал без ее любви, но дело в том, что передо мной была совсем чужая женщина, хотя я точно знал, что это она, Инка, образ которой я пронес через всю жизнь…

У нее были густые, крашенные хной волосы, гордая осанка и какая-то незнакомая мне манера наблюдать за собеседником с затаенной улыбкой. Стройная фигура, ни дряблости, ни излишней полноты, румянец на лице. И уверенность в разговоре, в жестах и, должно быть, во всем, что делает.

Мы шли по берегу, говорили, говорили и поминутно посматривали друг на друга. Ина не выдержала, обняла меня и всплакнула.

— Кольча, Кольча… Стоило тебе Зине проговориться, что хочешь увидеть меня, все бы бросила и примчалась…

Дня два мы рассказывали о своей жизни. Перебивали друг друга, беспричинно смеялись. А меня хлебом не корми, дай только выговориться. Мы загорали на пляже, барахтались в воде вместе с внуками. Егорка быстро подружился с Маринкой, и они давали круги все больше и больше, только что не скрывались с глаз.

Я видел, с каким вниманием слушала меня Ина, и распалялся, будто кто подстегивал.

Бродили по станице, по улицам, где пионерчиками бегали босиком, нашли площадку, где была вкопана мачта с лагерным флагом и где мы выстраивались на линейке.

Но больше любили пустынные места, крутые склоны и балки, заросшие дикими вишнями и терном. Как-то присели отдохнуть у обрыва. Егорка и Маринка неподалеку рвали цветы и плели венки.

Внизу виднелись крыши домов, а справа тянулись постройки пионерского лагеря и дома отдыха. Где-то затерялась в зелени и моя дача. На той стороне в дремотном мареве утопали рощицы и перелески. А Дон катил свои воды. Жаркий ветер хлестал нас дурманом чебреца и полыни; земля исходила истомой; в тусклом небе жаворонки неясно выводили усталые трели — плач по уходящему лету.

Впитать бы в себя эту безмерную даль и раствориться в ней, а потом лишь являться в снах родным и друзьям, остаться в их памяти.

Я покусывал горький стебелек и с высоты не этой кручи, а прошедших лет пытался постичь заветное… Только посильно ли одному?

А вот разобраться ты просто обязан! Ради истины!

— Мне всю жизнь не давал покоя один вопрос. Кто донес на Кудрявого Семена Петровича, дядю Федора?

Ина тщательно вычищала белые ершистые семена из небольшого плода шиповника и медленно разжевывала оранжевые дольки, наслаждаясь его ароматной сладостью.

— Тут вот какое дело… — медленно проговорила она. — Федор как-то признался, что слышал о подрывах рельсов и догадывался о диверсионной группе, оставленной в Шахтерске, а когда его вызвали в полицию и предложили работать переводчиком (кто-то донес, что он хорошо владеет немецким), дал согласие в надежде, что сможет помочь подпольщикам.

А я… После всего случившегося и смерти мамы была потрясена и опустошена, почти теряла рассудок, а из себя — ни слезинки. Как-то шла мимо вашего дома, увидела Марию Демьяновну и разрыдалась. Она вышла на улицу, обняла меня, привела на кухню. У них тогда еще не было немцев. Ну, выплакалась, и легче стало… Что я там говорила, не помню… Что-то о том, как ненавижу немцев и готова первому встречному глотку перегрызть. Дня через два опять зашла и тут встретила Егора Авдеича… Ну, опять поплакала, наговорила ему бог знает что… Вот тогда он и попросил меня пойти к Федору… Узнать его настроение, отношение к немцам.

Потом Федор встретился с Егором Авдеичем и стал работать с нами.

Вот с Леонидом… Его отец был старостой, зверствовал и сына за собой таскал. Леонид не убивал и не грабил — люди подтверждали. Но присутствовал, был свидетелем… Он, потом на суде указал всех предателей…

Да… А потом… Много лет спустя… Кажется, в году пятидесятом мне позвонили в больницу, где я проходила практику… Это был Леонид Подгорный… Он тогда работал с геологической партией километрах в ста от Караганды. Мы встретились в скверике, поговорили… Леонид учился заочно, женился, имел дочь. Семья жила в Нецветаеве, неподалеку от города Шахты.

Вот и я задала ему этот вопрос… Он страшно смутился, побледнел и не сразу ответил. Целую папиросу скурил. Потом признался, что проговорился отцу о споре у Кудрявых…

Тогда зачем же оклеветал Диму? Он сослался на мальчишеские обиды, на зависть…

Ина умолкла и долго смотрела за Дон.

А я столько лет надеялся, что не он предал нашу дружбу.

Ина остановилась на даче у знакомой и пригласила к себе. И вот я сижу на веранде, выходящей на Дон, пью густой ароматный чай и никак не могу привыкнуть к своему нынешнему состоянию. Втайне ждал большего от этой встречи, но в то же время сам почему-то сдержан, если не считать порыва в первый момент…

На даче она переоделась в другое, белое платье. Белое ей всегда шло…

— Тебе досталось на войне, — она прикоснулась рукой к шраму на щеке. — Тебе бы могли сделать пластическую операцию… Только ты ничего такого не думай… Я говорю как врач.

— Ничего. Я давно свыкся…

— Понимаю, милый… Я ведь многое знаю о тебе. Зина мне писала да и рассказывала все, все… — Она помолчала. — Хочу попросить тебя об одном. Но только ты не отказывай мне. Ладно?

— В чем, Ина?

— Нет, дай слово.

— Не понимаю… Ну хорошо.

— Дай мне осмотреть рану на бедре.

— Но зачем? Она сейчас затянулась. Видишь, даже в Дону купаюсь.

— Ну, что тебе стоит, Кольча? Это важно… И потом я же врач…

— Ну, ладно…

Она пригласила меня в свою комнату, уложила в кровать и осмотрела рубец. Ровным голосом сказала:

— В Ростове есть один мой знакомый профессор. Специалист. И знаешь, кто? Виктор Дубинин. Красивый такой паренек… Он учился вместе с Андреем Касьяновым. Еще на баяне хорошо играл, помнишь?

— Значит, профессор? И этот меня обскакал…

Мы спустились к реке, где Егорка и Маринка сооружали замок из мокрого песка.

— Как быстро они подружились, — Ина коснулась моей руки и пригласила сесть на скамью в лодке, а затем сама села. — Как мы с тобой… Еще до школы подружились…

Она смотрела на меня как-то сбоку, а думала о своем.

Или о том, как быть нам дальше?

Эти видения прошлого так взволновали меня, что не на шутку расходилось сердце и пришлось показаться врачу и получить допинг в виде инъекций и таблеток. Кроме того, по настоянию Ины, меня осмотрел ее знакомый «светило» Витя Дубинин, красивый профессор.

Он узнал меня, как только увидел, и зарделся в своей неотразимой улыбке, стал удивительно похож на того парня, по которому сохли многие девчонки в округе.

Впрочем, Виктор Сергеевич, конечно же, изменился за эти десятилетия. Но у него не было ни одной сединки в волосах. Сахарные зубы и подтянутая фигура спортсмена. Профессор предложил подлечиться в его специализированной клинике. Почему бы и не рискнуть? Две недели я пролежал в палате, потом перешел на амбулаторное лечение. Ина пыталась настоять, чтобы я не мотался из Ростова в Шахтерск и обратно и пожил у нее. И мы могли, как говорится, пожить тихо в свое удовольствие.

Мало ли людей стремятся к такому-то на склоне лет?

Но внутренний голос настаивал не делать этого. В самом деле, что даст это нам с Иной? Разве забудешь, перечеркнешь жизнь, прожитую раздельно друг от друга? Отсюда сомнения и мучительные вопросы. Ведь что-то же помешало нам списаться, встретиться?

Зная, что Ина очень одинока и хочет со мной увидеться, как сообщала в письме Зинаида, поверенная в душевных делах подруги, я даже не откликнулся. В то время почти оцепенел после смерти Людмилы.