Русско-Прусские хроники - Вольдемар Балязин

— Ты погоди меня здесь, — проговорил десятник, когда Николка поравнялся с ним. И сказал это не как начальный человек слуге, а как товарищ говорит сотоварищу.

Николка отступил к краю ступеньки и принялся ждать.

Мимо вверх и вниз сновали многие люди. Иных, известных, стражи пропускали сразу же. Иных, как и Николку, останавливали, но выходил к ним не сгинувший куда-то десятник, а другие начальные люди.

Наконец в двери показался веселый молодец. Подошел к Николке, как к старому знакомому, проговорил участливо:

— У государя ныне Иван Юрьевич, а сколь пробудет — не ведаю. Так что придется тебе, казак, к ближним его людям со мною пройти.

Николка направился вслед за десятником, не вверх по лестнице, а по каким-то закоулкам вдоль ограды, что шла над Москвой-рекой.

По дороге Николка узнал, что десятника зовут Тихоном.

Ближних шигониных людей оказалось трое. Сидели они в избушке, притулившейся к самой стене. Комнатенка об одно окошко была низка: десятник, переступив порог, шапкой задел потолок. Внутри кроме печи стояли стол, пара скамей и несколько сундуков, обитых железом.

За столом восседал статный бравый мужик лет тридцати, благообразный, в окладистой каштановой бороде. Одеждой, повадками и особенно пригожестью он сильно напоминал десятника Тихона. Взглянув на него, Николка было подумал: «Уж не брат ли?» — но по тому, как поклонился десятник бородачу, понял: не брат, даже родством не близки. Рядом с благообразным бородачом, которого Тихон назвал Флегонтом Васильевичем, располагался за столом поп немолодой, кудлатый, в старой рясе, с наперстным медным крестом; встреть его Николка на улице, подумал бы: безместный поп, расстрига. У края столешницы примостился старый, плюгавый подьячий. На вошедших в избу даже не взглянул, сидел сложа руки, смежив — не то от старости, не то от усталости — очи.

Флегонт Васильевич уперся в Николку взором, будто рожном хотел проткнуть. Спросил у Тихона:

— Этот, что ли?

— Этот, Флегонт Васильевич, — подтвердил почтительно десятник.

— Звать как? — спросил Флегонт Васильевич.

— Николаем.

— А кличут как?

— А никак. Раньше Волчонком звали. Подьячий на краю стола проснулся, зашелестел бумагой, заскрипел пером, стал что-то записывать, поглядывая то на допросчика, то на Николку.

— Православный? — спросил вдруг быстро поп и, услышав утвердительный Николкин ответ, добавил с неудовольствием: — Поди вас тут разбери. Не только казаков да холопов — панов ваших литовских и то не разберешь, кто в какой вере рожден, да не переменял ли на мухамеданскую или папежскую.

— Греческого закону, отче, — подтвердил Николка, не понимая, для чего допытываются обо всем этом ближние Шигонины люди.

— А с немцами пошто дружбу водишь? — выпалил Флегонт Васильевич.

— С немцами? — изумился Николка.

— Ты давай не крути! А то враз хвост-то тебе отрубим! — заорал поп.

А Флегонт Васильевич, гадко улыбнувшись, добавил почти шепотом:

— Что там хвост, отче Андрей, за такие, как у него, дела — головы лишиться можно.

Сбитый с толку, Николка беспомощно озирался, перебегая глазами с одного лица на другое.

Молчавший дотоле Тихон пояснил спокойно, негромко, почти ласково:

— Ты о Шлянце-немце расскажи, Николай.

— Ох ты, Господи! — изумился Никола. — Да какая же тут тайна, господа хорошие!

— Вот мы и послушаем, какова она, твоя со Шлянцем тайна, — пробурчал Флегонт Васильевич.

— Да ничего потаенного и нет! — загорячился Николка. — Приехал Шляйниц в Боровск, а оттоле я его с Михайлой Львовичем в одном возке до Москвы довез. Вот вам и вся тайна.

— Вся, да не вся, — сухо отрезал Флегонт Васильевич.

— Чего — не вся? — взъерошился Николка.

— А то, что всю его тайну тебе придется разузнать и о том нам, государевым слугам, довести доподлинно. — И Флегонт Васильевич так на Николку зыркнул, что пригрози ему дьяк дыбой или плахой, и то не испугался бы, а тут аж пот его с перепугу прошиб.

— А как я о том узнаю? — спросил он тихо.

— Про это мы тебе, Николай, сами скажем, — спокойно и уверенно произнес дьяк, указав на скамью: садись-де, разговор коротким не будет.

Через три дня Никола снова явился в избу к дьяку Флегонту. Тот встретил его как родного брата. Обняв за плечо, посадил на лавку рядом с собой. Проговорил задушевно:

— Ну, дружок, сказывай.

— После нашей с тобой беседы, Флегонт Васильевич, стал я разговорам Михаилы Львовича с немцем Христофором внимать с превеликим тщанием. А что я по-немецки немного разумею, того ни князь мой, ни Шляйниц не знают и при мне меж собою говорят по-ихнему без утайки.

Флегонт Васильевич одобрительно закивал головой: умник-де, Николай, так же и впредь поступай.

Николка, ободренный вниманием дьяка, продолжал с горячностью:

— И вчера слышал, как немец князю говорил: «Я-де не только от великого магистра немецких Божьих рыторей Фридрикуса ныне в Москве обретаюсь по большим делам, но и иные многие тайные дела иных государей должен свершить».

— А каких государей дела, того Шлянец не говорил?

— Называл еще некоего Георга и императора Максимилиана.

— Так, — проговорил Флегонт Васильевич задумчиво и постучал по краю стола пальцами. Затем, встав из-за стола, прошелся по избе вперед-назад. Сев на место, снова надолго задумался и спросил вдруг шепотом: — А Михаила Львович что немцу в ответ сказывал?

Николка замер: одно дело о пришлом немце говорить, другое — о князе Глинском. Подумав немного, как бы в растерянности, Николай ответил простодушно:

— А ничего, господине, Михаила Львович немцу не говорил.

— Значит, слушал князь и молчал?

— Слушал да молчал, — подтвердил Николка. Флегонт Васильевич улыбнулся лукаво:

— Тот добрый слуга, который господина своего не выдает. — И, подсев к Николке, снова обнял его за плечо. — Ты, Николай, уразумей главное. Твой князь, конечно, тебе хозяин, однако же надо всеми нами, и над князем твоим, и над иными многими князьями и боярами, один на всю Русь господин — великий князь Василий Иванович. И все мы — и я, и ты — прежде всего ему и государству его слуги, а уж иным — потом.

Юноша чувствовал в словах государева дьяка какую-то новую, до сих пор неведомую ему правоту. Однако от старого отстать не мог: как это он, верный слуга, своего господина и благодетеля Михаила Львовича Глинского предаст, ради хотя бы и самого великого князя всея Руси?

Флегонт Васильевич, зорко следя за выражением глаз и лица парнишки, мысли его будто читал. Крепко сжав пальцы на плече, сказал особенно проникновенно: