Танки повернули на запад - Николай Попель

— Полковник Соболев, — повернулся Шалин к разведчику, который, несмотря на свой отсутствующий вид, всегда был готов к ответу, — зачитайте, пожалуйста, справку о численности, техническом оснащении и командных кадрах противостоящих частей.

Шуршал бумагой Соболев. Катуков от «катюши» прикуривал сигарету за сигаретой. Никитин вместо карты разведки расстелил на столе оперативную карту.

После того как Соболев сел на скамейку, Шалин заговорил о боевом духе немцев.

— Не так уж низок, как кажется некоторым сверхоптимистам. — Порывшись в папке, он вынул нашу армейскую газету, подчеркнутую кое-где красным карандашом. — Такие слова, как «развал», «драпают», мне представляются преждевременными. Конечно, противник не тот, что был в сорок первом году, и даже не тот, каким мы знали его на Курской дуге. Безусловно, ему икаются бомбовые удары союзников по тыловым городам Германии. Но во второй фронт немец не верит. Так, товарищ Соболев?

— Так точно, товарищ генерал.

— Дисциплина еще высокая, стойкость немалая. Так, товарищ Соболев?.. Нам следует здраво оценивать противника, не преуменьшая его потенции. Тем более что я только что получил бумажку — на сегодня у нас лишь одна пятая танков по отношению к количеству, с которым начали действия…

— Вывод? — наклонил голову к плечу Катуков. — Вывод какой?

— Армия сейчас наступать не в состоянии. Надо обороняться. И восстанавливать танки. Выиграть время до подхода свежих частей…

…Я умышленно останавливаюсь на работе Шалина и его помощников. Обычно в литературе, художественной, да и специальной, война изображается как подвиг солдат и строевых командиров. Это, слов нет, справедливо. Но несправедливо забывать о подвиге штабов, о мозговой силе армии. Победа над фашизмом была и победой советского штабного мышления…

Ватутин согласился с нашим пониманием обстановки и с нашими выводами.

— Теперь ждите и держитесь, крепко держитесь, — сказал на прощание командующий фронтом.

Ждать пришлось недолго. В восемь часов 24 января по всему фронту разом заговорила немецкая артиллерия. В утреннем небе, покачивая крыльями, плыли бомбардировщики, окруженные суетливыми истребителями.

Первые удары — по переднему краю. Через сорок минут волна взрывчатки и металла захлестнула заранее засеченные штабы. Наша многострадальная деревня, которую фашисты не успели сжечь, отступая, бушевала огнем, сквозь который с воем и свистом летели осколки. В вырытые за огородами блиндажи доносились сотрясавшие бревенчатые стены глухие раскаты, как при землетрясении.

После часа артиллерийско-авиационной подготовки двинулись танки и пехота. Ясно обозначилось направление сходящихся ударов из районов Винницы и Монастырища. Немцы мечтали об окружении, надеясь таким образом спастись от котла под Корсунь-Шевченковским. Побуждения достаточно основательные, чтобы бросить бой все, что удалось стянуть сюда. Мы не просто защищали свои позиции. Мы в немалой мере обеспечивали успех межфронтовой операции.

Тяжелее всего доставалось бригаде Бабаджаняна, бившейся к востоку от Винницы. Туда, как было решено на Военном совете, я и поехал.

Наблюдательный пункт Бабаджаняна на чердаке. Темно, пыльно. Доски с тоскливым скрипом прогибаются под ногами. Чувство такое, будто в любой момент можешь провалиться сквозь шаткий настил. Через весь чердак тянутся веревки, с которых свисают стручки перца, сушеные тыквы. Отодрать лист железа, чтобы поставить стереотрубу, догадались, а вот сорвать веревки никому не пришло в голову.

У стереотрубы нахохлился начальник штаба подполковник Богомолов. В полушубке, но без ушанки. Ветер треплет редкие легкие волосы.

— Где командир? — спрашиваю я.

Богомолов, не отрываясь от окуляров, показывает рукой куда-то вверх. Потом оборачивается, вскакивает:

— Виноват, товарищ член Военного совета. Комбриг на крыше. Прильнув к окулярам, я выслушиваю доклад. Командный пункт накрыло еще утром во время артподготовки. Трое офицеров убито, пятеро ранено. Пришлось обосноваться в этом доме. Штаб в подвале, начальник штаба на чердаке, командир на крыше. Субординация соблюдена.

— А Кортылев где? — спрашиваю я о замполите.

— В первом батальоне. Там неустойка получилась. Танки нажали…

Танки и сейчас продолжают нажимать. Они выходят из смутно темнеющего справа на горизонте перелеска. Черные коробочки быстро катятся по белому полю. Останавливаются. Искра и дымок одновременно вылетают из тонкого, как соломинка, жерла. Коробочки опять скользят вперед.

Я поворачиваю объектив стереотрубы. Из-за полуразрушенного здания бьют две «тридцатьчетверки». Одна из катившихся коробочек остановилась. Оранжевый огонек вспыхнул на ее стенке. Секунда — и все поглотил клуб дыма.

Ближе к НП прерывистые окопы. С чердака видны согнутые спины бойцов, станковые пулеметы, минометные трубы. По лощине санитары несут раненого и скрываются за кирпичными стенами длинного здания с обнаженными стропилами.

Бой, неравный бой потрепанной бригады с получившим пополнение противником! Новые коробочки вытягиваются вдоль опушки перелеска.

— Нэ то, чтобы совсем плохо, но и нэ то, чтобы очень хорошо, — Бабаджанян пытается руками счистить с шинели ржавчину. — Оцинкованным железом надо крыть дома. А то, когда война, командир бригады портит обмундирование. Нэхорошо.

— Нехорошо, — соглашаюсь я.

— Скверно, — подтверждает Бабаджанян. — Скверно, потому что сил мало. Мы, конечно, духом нэ падаем, но одного духа мало. Нужны танки, артиллерия.

Бабаджанян подталкивает ногой к стереотрубе табуретку и опускается на нее.

Богомолова уже нет на чердаке. Казалось бы, неторопливый, рассудительный начальник штаба должен гармонично дополнять горячего, темпераментного командира. Да, дополнять-то один другого они дополняют, но любить не любят. Едва появляется комбриг, начальник штаба норовит испариться…

Хотя впереди, на холмистом поле среди остатков колхозных строений, горит с десяток немецких танков, мне очевидно, что бригада своими силами не удержит позиции. Если немцы здесь решили таранить нашу оборону, они подбросят еще и живой силы, и техники.

Я приказываю телефонисту вызвать генерала Дремова, который несколько дней назад принял корпус от заболевшего Кривошеина.

— Понял, понял вас, — услышал я слабый голос Дремова. — Правый фланг Армо вижу. Высылаю из второго эшелона Горелова. Высылаю Горелова в помощь Армо.

— О Володя! Это хорошо! Это шикарно! — шумно радуется Бабаджанян.

Но напряжение нарастает. Нескрываемая тревога в голосах командиров. Начальник связи выжидающе смотрит на Бабаджаняна — не прикажет ли тот подготовить связь с нового пункта… Бабаджанян молчит. Несмотря на мороза его смуглое с впалыми щеками лицо лоснится от пота.

— Приказа нэ было? — Армо вопросительно смотрит на меня.

— Не было, — подтверждаю я.

— Держать наготове личное оружие, — цедит Бабаджанян. — Ручной пулемет есть?

На чердаке снова появляется Богомолов. Сейчас уже не до симпатий и антипатий.

— Кунин отошел к сараю, где прятали раненых. Подполковник прибыл из штаба фронта…

— Вижу Кунина, — бросает Армо. — Эй, солдат, убери эту дуру, — показывает он на стереотрубу.

Подполковника из штаба фронта Бабаджанян отводит в сторону. И через минуту я слышу оттуда негодующий голос командира бригады.

— Он — от командующего, да? А я — от Гитлера? Нэ веришь, пойдем посмотрим. А-а, нэ желаешь…

С противотанковым ружьем в руках, тяжело отдуваясь после крутой лестницы, вваливается Кортылев. Ставит ружье туда, где только что стояла стереотруба. Прищурившись, смотрит сквозь проем в крыше.

— На левом фланге у Осипова немцы ворвались в деревню, — тихо сообщает Богомолов уже отделавшемуся от «представителя» командиру бригады.

Бабаджанян опускает бинокль и зло матерится. Длинная пулеметная дробь, сотрясая дребезжащую крышу, заглушает ругань. Коротко вскрикнув, схватившись руками за мгновенно почерневшую от крови ушанку, падает начальник связи.

На темной крыше вспыхнули яркие дырочки от пуль.

Тут я слышу снизу басок Горелова:

— Кто живой, отзовитесь!

Отбрасывая ногой сухие тыквы, он подходит к нам, спокойный, с обычной своей улыбкой на загорелом лице. Здоровается так, будто пришел не на изрешеченный пулями чердак, а в гости к приятелям.

И хотя Горелов приехал только с начальником штаба, а бригада его еще на подходе, да и танков в ней раз-два и обчелся, — у нас делается легче на душе. Может быть, это особое свойство Горелова — заражать всех вокруг ясной верой в лучшее.

— А ну, Богомолов, давай карту, — деловито говорит он, — Армо, мне надо твой левый фланг выручать? Ну-ка разберемся…

Вскоре Горелов уходит, оставив на чердаке своего начальника штаба.