Вселенные: ступени бесконечностей - Павел Амнуэль

Но если наблюдатель выбирает результат измерения (а это так), и если наш мир — это квантовый мир (и это так!), то сознание наблюдателя влияет на функцию распределения вероятностей тех или иных событий! Без участия наблюдателя эта функция, как я уже сказал, — распределение Гаусса. „Включите“ наблюдателя, обладающего сознанием и памятью, и распределение вероятностей изменится. Функция перестанет быть гауссианой, одни события, которые были наиболее вероятными, перестанут быть таковыми, а другие, находившиеся прежде в „хвосте“ распределения, маловероятные и даже почти невозможные, будут происходить сплошь и рядом».

Сознательный выбор реальности — краеугольный камень физической теории многомирий — принципиально различен для двух категорий материи. Это было интуитивно ясно еще в двадцатых годах, когда Бердышев создавал основы современной теории склеек.[51] То же направление развивал Волков, когда, использовав инфинитную математику, доказал возможность перемещения сознания в любой из произвольно задаваемых начальными и граничными условиями идентичных миров. Методика эта практически использовалась еще до того, как были получены теоретические обоснования ее применения.

Математическое обоснование дал Гамов, создав теорию изменения функций вероятности любого сознательного (в том числе — и в значительной степени — разумного сознательного) выбора. Именно с появлением теории Гамова удалось доказать также, что свободный разумный выбор реальности возможен не только в эвереттических мирах (как это изначально предполагал Гамов), но и в любом другом многомирии, причем сначала этот принцип был доказан (Arnold, Volkov, Hoffmeyster & Ki Wu, 2048) для ландшафтного и инфляционного многомирий, затем распространен (Gozman, Wigner & Arnold, 2049) на все виды струнных многомирий и, наконец, Bazylevsky, Korpander, O’Hara, Bentz & Zolotov (2050) показали, что именно изменение функции вероятности выбора позволяет разумному сознательному наблюдателю создавать причинно-следственные последовательности событий в фрактальных многомириях Барбура при отсутствии стрелы времени и вообще категории времени как свойства материи.

Глава 3

Многомирия и криминалистика

Неожиданное применение методов многомирой физики — расследование преступлений. В полицейских расследованиях, как и в судопроизводстве, новые методы начинают применяться лишь после весьма тщательной отработки и доказательства достоверности. Привлекать свидетелей к судебным слушаниям начали после того, как практические исследования показали надежность метода 99,8 процента. Аналогично — применение метода бесконтактных наблюдений в полицейских расследованиях началось после тщательного его опробования, причем, поскольку в государственных структурах эти методы оставались непризнанными более десяти лет, применяли их сначала в своей практике частные детективы. Наибольшую известность получили расследования амстердамского частного детектива Тиля Манна.

Три наиболее показательных расследования Манна позволяют понять, как развивалась практическая сторона многомировой физики в те годы, когда теоретическое обоснование еще находилось в зачаточном состоянии, не существовало даже общепризнанной теории склеек, не говоря уж о решениях нелинейных квантовых уравнений для каждого из расследований.

В 2032 году Манну удалось раскрыть убийство художника и объяснить странные изменения, произошедшие с его картинами. Имели место спонтанные направленные склейки, и лишь открытое к всему новому сознание Манна позволило ему поверить в реальность происходившего. Многие (подавляющее большинство!) детективы прошлого не раз сталкивались с аналогичными ситуациями (склейки, ветвления и пр.) и проходили мимо, будучи не в состоянии поверить в истинность и, следовательно, сделать из происходящего верные (хотя бы в практическом плане) выводы. Приведу достаточно большой отрывок — показания художника и его рассуждения, — чтобы читатель мог сравнить эти рассуждения с тем знанием о физике многомирия, которое уже есть у читателя:[52]

«Семь лет назад, узнав о пожаре в типографии, я сказал себе: „Господи, как хорошо, что сгорели всего лишь копии“. Подлинники картин стояли в моей мастерской…

Расследуя происшествие, страховая компания могла прислать ко мне своих агентов, и я в тот же день вынул картины из рам, свернул холсты, завернул в полотно и спрятал в подсобке — это теплое сухое помещение, я был уверен, что ничего там с картинами не сделается, а рыскать на складе агенты вряд ли будут…

Может, все сложилось бы иначе, не получи я в те дни несколько крупных заказов — мое имя было у всех на слуху, я стал модным художником, и вот странное дело: не потому, что поразил кого-то своими шедеврами, а наоборот — потому, что не стало картин, о которых ходили слухи и назвать которые шедеврами могли только два человека: я сам и Питер Кейсер…

Я то и дело бросал кисти и, как пьяница, не способный и получаса просуществовать без бутылки, отпирал дверь в подсобку, разворачивал одну из картин, раскладывал на полу, верхний свет создавал удачное освещение, и я смотрел, как жили на полотне деревья, как тени от домов в лучах заходившего солнца становились длиннее, а в окнах кое-где загоралось электричество…

Я прекрасно понимал, что лишь мое воображение заставляло картины жить — будто заключенная в них сила моей фантазии тоже была свернута в трубку и вынуждена была сдерживать себя, а когда я разворачивал картину, сила фантазии распрямлялась, будто пружина, и на какое-то время заставляла изображение жить по-настоящему: люди двигались, солнце опускалось, тени удлинялись, с деревьев падали листья… Я следил за переменами, пока через полчаса или час все не успокаивалось, застывало в ином, не мной придуманном ракурсе, и я спешил свернуть картину и клал на место, в угол…

Так продолжалось довольно долго — полгода или больше, — пока я не провел эксперимент: принес в студию фотоаппарат и снял на пленку одну из картин, когда изменения в ней стали, на мой взгляд, совершенно необратимыми. Видите сельский домик, шестая картина слева? Вон тот человек, что стоит у двери — в то утро он неожиданно упал, у него случился сердечный приступ, я знал это точно, и вспышка магния зафиксировала момент, когда он лежал, скрючившись и глядя на меня белыми от боли испуганными глазами.

Пленку я проявил в мастерской Девита, что на Дамраке — это самое надежное место и самые качественные фотографии. Они… Пленка оказалась непроработанной — на ней не оказалось ни одного отснятого кадра. „Может, вы забыли открыть объектив?“ — ехидно улыбаясь, спросил меня мальчишка, выдававший заказы. Это был глупый вопрос — если объектив закрыт, ни вспышка, ни экспозиция не сработают!

Я был обескуражен и больше не пробовал фотографировать мои картины — понимал, что они этого не хотели…

Я приходил в кладовку по несколько раз в день, разворачивал одну картину за другой и смотрел, смотрел… Всякий раз картины менялись по-разному и всякий раз становились прежними, когда я заворачивал и оставлял на время — бывало, я возвращался час или полчаса спустя, и все успевало возвратиться на круги своя.

Прежде чем делать выводы, я провел еще один эксперимент: нарисовал два пейзажа — вид на Амстель со стороны бухты — свернул их и поставил рядом с шестью полотнами.

Я с трудом дождался утра — ночью меня посещали кошмары, — примчался сюда, развернул и стал смотреть. Долго, не отрывая взгляда. Ничего не изменилось, ни единой детали. Картины лежали мертвые, как тела в покойницкой. Я, кстати, продал их потом на аукционе за приличную сумму…

Тогда я окончательно понял: в том, что происходило с картинами, виноваты сгоревшие копии. Вы усмехаетесь, Тиль, вам это кажется нелепым? Мне тоже так казалось одно время. Но когда нелепость на ваших глазах меняется… Либо вы должны признать себя безумцем, либо попытаться понять, как такое может произойти на самом деле.

Я попытался понять. Вы наверняка поинтересовались, чем я занимался последние семь лет, верно? И знаете, что я получил первую степень по философии — на большее меня не хватило, но и того, что я узнал, оказалось достаточно, потому что мне не столько знания были интересны, сколько направление поисков той истины, что заключалась в картинах и проявляла себя…

В конце концов, я все понял сам. Всегда до всего истинного доходишь своим умом. Истины заемные есть ложь. Когда я понял, мне не нужно было проводить эксперимента, чтобы что-то себе доказать. Это было озарение, интуитивное прозрение — как можно доказать то, что явилось ниоткуда, подобно вспышке, и ты понял, и понимание стало в тот же момент частью тебя, все равно, как если бы ты не знал, что дважды два — четыре, и вдруг прозрел, и воскликнул „да ведь дважды два — четыре, как же я, дурак такой, не понимал этого раньше?“ И разве это нуждается в доказательстве?