ПВТ. Лут (СИ) - Ульяничева Евгения

Пираты и сокровища, да?

Ты не пожалел старых друзей. Ставки были выше.

Если все верно, то первое проявление Манучера, первый манифест станет маяком.

Едва ли Второй об этом догадывается. Но я это видел, я это знаю.

Против Оскуро нужны будут подобные мне.

Выбраковки. Уроды.

Теперь ты понимаешь, для чего я ушел на Хом Полыни. Ты, наверное, знал об этом и раньше. Или я преувеличиваю твои способности.

Дорогой мой брат, я скучаю. Еще мне жаль. Не знаю, увидимся ли снова и будешь ли ты рад видеть меня нового.

Целую, обнимаю, жму руку.

Лин.

Последние два абзаца Гаер перечитал несколько раз, шевеля обкусанными губами. Щека дергалась.

Не то чтобы чтение трудно ему давалось, просто в этом корявом письме был весь Лин, с его нескладной убийственной логикой и искренней, наивной прямотой. Дочитав до жирной точки, больше похожей на кляксу или раздавленную муху, рыжий перевернул лист — на другой стороне был изображен сам хозяин Башни, черно-белый эскизный набросок.

Портреты Оловянному всегда удавались. Верно схватывал самую суть, обнажая скупыми линиями подлинник человека.

Арматор медленно сложил лист. Сначала пополам, потом еще, и еще. Упрятал в нагрудный карман, поднялся с пола, отряхивая зад от пыли. В комнату младшего брата — голые стены, кровать, стул, стол, шкаф, окно без занавесок — вход был только по пригласительным.

Гаер обыскал здесь все, благо личных вещей у Оловянного было немного. Рыжий надыбал кучу разноликой чуши, вроде обломков покусанных карандашей, камешков, какого-то собачьего свистка, ярких ластиков. Его бледнолицый брат, словно любопытный хомяк, стащил к себе в гнездо изумляющие его диковинки. Блестки не-эфоратного мира.

И вот, пожалуйста, уже под конец обыска наткнулся на письмо.

С ним в кармане и с трубкой в зубах Гаер направился на балкон.

Успел сделать пару затяжек, когда в ухе пискнул коммуникатор.

— Чего еще?

— Эфорат, арматор, — доложил Эдельвейс, знающий, как ценит шеф лаконичную четкость.

Арматор в сердцах аж плюнул.

Этого дерьма еще не хватало.

— Давай картинку, — буркнул, поворачиваясь задом к карабкающемуся на небосклон светилу.

Глава 18

18.

— Есть хочется, — застенчиво признался Лин.

Нил шлепнул себя по лбу. Эступидо! Каков дурак! Даже не озаботился провиантом, оставались орехи да вода. Крокодил выпотрошил многострадальную сумку.

— Малыш, все что есть — все твое. Если зубы крепкие или орехокол где завалялся. Я хоть и Крокодил, такое не расшмякну...

— Спасибо, — Первый осторожно взял у спутника орех.

Сжал в кулаке до выразительного хруста.

— Будешь? — протянул Крокодилу сухую мякоть.

Так и съели вдвоем все.

За исключением одного. Того самого.

***

— Из чего они сделаны? Из какого такого сплава-металла? — спросил Нил, взвешивая в ладонях ак-ти-сы.

Какое-то слитное междуречье кис-кис-киса и акта.

Они обменялись своими драгоценностями — Лин возился с крутобедрой виолончелью, осторожно гладил полированные бока. Нил любопытничал, крутя страхолюдное, обоюдоострое оружие Первых.

И почти ничего же не весили. Очень легкие, холодные, плавно изогнутые клинки, такие тонкие, что в профиль не толще ворсинки. Гарда, рукоять, все простое до скуки, как степной летний день. Хвостатый пристраивал их на ремни, к бедрам, или убирал за спину — без ножен, голью, но ни разу не резался. Нилу они казались более ритуальным, нежели боевым орудием.

Лин поднял на Крокодила свой иссиня-синий взгляд и, чуть поколебавшись, объяснил.

— Не из металла. Кость.

— Ого! — отметил Нил, недоверчиво потрогал металлическим когтем лезвие.

То отозвалось глухим «коц-коц». Будто огрызнулось лениво.

— Из чьей?

— Из моей, — выдохнул Лин.

Крокодил рассмеялся. Первый был тот еще разговорщик, порой такое мог ляпнуть-загнуть.

Однако Лин не улыбнулся даже, и смех свернулся, будто закисшее молоко.

— Иди ты?

Оловянный выпрямился, забрал у спутника оружие. Вытянул по рукам, так, что лезвия легли на предплечья, почти растворились на фоне белой кожи.

Заговорил мерно.

— Когда нас создают, то, в соответствии с проектом, закладывают несколько эндогенных атавизмов, которые пригождаются на определенных этапах онтогенеза. Вторая линия позвоночника, например. Или четырнадцатая, плавающая пара ребер. К семи годам она начинает причинять неудобства.Это момент первого серьезного испытания, в переводе с эбру — ступень. Лесха. Следует извлечь из себя эту пару, не повредив остальные, и после изготовить из кости оружие. Там много уровней, ты видишь результат.

— То есть дети сами вытаскивают из себя ребра и...

— У нас нет детей. Нет такого слова.

— Ладно, но ты сам... и это не металл?

— Это лучше металла. Это часть меня. Кость от кости. Никогда не обернется против. Оно будет расти со мной, меняться со мной...

— А были те, кто, скажем так, не справлялся?

— Были. Но если затягивать — ребра протыкают легкие. Тогда точно смерть.

— Ясно, — бодро улыбнулся Нил, — вопросов больше не имею.

Правда, один вопрос все же задал.

— Больно было?

Лин честно задумался. Понятие «боли», как успел понять Крокодил, для Первых было весьма специфичным.

— Не очень. Я вытерпел.

***

Оба устали. Лин уснул первым. Наверняка плечо у него болело, но хвостатый не жаловался. Лег под флагом, сунул под голову скатанную Нилову куртку и отключился. Крокодил, подперев кулаком подбородок, осторожно рассматривал спутника.

Он был особенным, другим, мальчик с кошачьим хребтом, с синими сильными глазами и волосами цвета топленой луны. Выбраковка. Урод.

Когда он глядел на него — в упор — Нилу хотелось молчать. А вместо этого говорил, срывал с языка все нужные и ненужные слова, спешно возводил между ними стену. А вдруг?! Стена осыпалась, как песочный замок.

У него была — как здесь не часто говорят — душа. Нежная и чистая, в цельнолитой оболочке умного белого тела. Лин явно не знал, что делать ему с этим незапланированным придатком, а Нил не решался подсказывать. Первый должен был сам выдержать — вытерпеть? — этот экзамен. Лесха.

Можно было подчинить. Сломать, разбить руки, ноги, переломить тело, подсадить на веревки, чтобы удобнее было дергать и править. Сказать, что так и было. Он бы поверил, наверное, он уже верил Нилу.

Крокодил искоса оглядывал тонкий профиль, розовые, почти девичьи губы, упрямый твердый подбородок, красиво вылепленные скулы, высокий чистый лоб. Глаза были невыносимыми. Насквозь синие, впитывающие в себя, засасывающие.

Надо напоить его лучшим вином, думал Нил. Молодым, пахнущим черной смородиной. Научить варить медленный медный кофе на змеином песке. Провести по Луту в пору Звездопала, чтобы увидел, чтобы оценил эту бессмертную, несытую, необъятную красоту. Устроить пару персональных выставок, у Киприс есть связи среди галерейщиков, а у парня есть талант, вместе они смогут перевернуть искусство...

Надо успеть — пока Нил все еще Нил, а Лин не исчерпал, не выбрал до дна предназначенную ему жилую емкость.

Нил задремал, и пропустил момент, когда на них вышла тэшка — без глостеров, глухая, с хватами, прижатыми к черным бокам. Таких еще называли крабами, за длинные рычаги, ориентированные на захват. По-хорошему, тэшки подобной конструкции предназначены были для погрузки-разгрузки.

Однако все знали, где еще они могут пригодится.

Серебрянка вздрогнула всем телом, когда тэшка выбросила хват и вцепилась в борт. Рывком притянула к себе.

Седоки тэшки безымянной погрузочной компании молча, друг за другом, по хвату перебрались на Серебрянку.

Это — последнее, понял Нил.

Ведута пришла убивать. И самого Крокодила, и случайных свидетелей — белого мальчика и его несчастливую корабеллу.