Королева мести - Джоан Швейгарт

Когда чей-то голос вырвал меня из этого расслабленного состояния, я испугалась.

— Эй, Ильдико! — окликнули меня.

Обернувшись, я увидела Эару, одну из служанок, сидевшую перед хижиной. Ее окружали дети, но как только они заметили меня, то, верно, решили, что мое появление избавляет их от обязанности сидеть рядом со старухой, и тут же разбежались в разные стороны.

— Мои внуки, — объяснила Эара, повернувшись ко мне с улыбкой.

Она была одной из двух избранных, кому позволялось оставаться в доме Аттилы, чтобы разобрать объедки и вымыть посуду после того, как слуги заканчивали свои дела. Ее особенный статус, который показывал, что Аттила ей доверял, и суровость удерживали меня от попыток заговорить с ней раньше. Я даже представить себе не могла, почему она окликнула меня сейчас и почему так рада меня видеть. Я робко подошла к ней и сказала, что голодна и не знаю, где найти еды. Эара встала со своей подушки и объяснила, как дойти до шатра с едой. А когда я поблагодарила ее и собралась уходить, она так изменилась в лице, будто была разочарована моей поспешностью.

Мне пришлось пройти мимо множества шатров, прежде чем я нашла повозки, стоявшие в ряд, как их описала Эара. Шатер с едой находился как раз за ними. Войдя, я обнаружила, что все, кто там работал, были гаутами. Я подумала, что они в большинстве своем происходят родом из одного племени с Эдеко. И мне понадобились все мои силы, чтобы удержаться и не говорить им ничего, кроме «спасибо», переходя от человека к человеку за едой. Когда мою тарелку наполнили, я вышла из шатра и нашла себе место в стороне от других людей. Я никогда до этого не была в этой части селения, и, хотя она выглядела так же, как и остальные, мне нравилось смотреть с нового места. Вдруг позади меня раздался тихий плач. Я поставила тарелку и осмотрелась, но никого не увидела. Потом, вглядевшись в выстроенные в ряд повозки, я неожиданно заметила между двумя из них спрятавшуюся женщину примерно моего возраста. Она сидела, согнувшись, но ее искаженное мукой лицо было обращено вверх. Пока я наблюдала за ней, ее боль прошла. Глубоко вздохнув, она выпрямилась и привалилась спиной к колесу. Она оказалась очень красивой. Красивой римлянкой.

Я подняла голову и снова посмотрела на небо, по теперь мысли мои перепутались. И поэтому когда некоторое время спустя до меня опять донесся плач женщины, я встала и, взяв тарелку, пошла к ней. Римлянка увидела мою тень и заметно напряглась. Но, подняв глаза и разглядев мое лицо, тут же улыбнулась.

— Я слышала, как ты плачешь, — сказала я на языке гуннов, хотя и не ждала, что она меня поймет.

Женщина откинула с лица темную прядь.

— Это я так… — сказала она. — Все в порядке.

Я посмотрела на нее внимательнее. Мне никогда не доводилось видеть женщину-римлянку. Моя душа разрывалась между любопытством и презрением к представителю народа, натравившего гуннов на бургундов.

— Откуда ты знаешь язык гуннов? — спросила я.

Она заглянула куда-то за спину мне, будто пытаясь определить, не следят ли за нами.

— Я замужем за гунном. А ты?

Выражение ее лица оставалось спокойным и приятным, поэтому я подумала, что она вполне довольна своей судьбой, и решила быть осторожной.

— А я прислуживаю Аттиле по вечерам, — сказала я. — И живу в хижине вон за тем рядом повозок. Я не замужем.

Мы так долго молча смотрели друг на друга, что я подумала: нам не о чем больше говорить — и собралась уходить. Тут я заметила, что она теребит большой зеленый камень, висевший на цепочке у нее на шее. По старой памяти я протянула руку, чтобы коснуться собственного камня, но тут же ее опустила.

— Как ты оказалась замужем за гунном? — неожиданно вырвался у меня вопрос.

— Когда на мою деревню напали, меня пленили вместе с другими. А потом человек, который убил моих родителей и братьев, взял меня в жены.

Я прижала руку ко рту, испуганная и смущенная тем, что она рассказывала об этом так спокойно и с улыбкой. Она отпустила свой камень и провела рукой по краю своей одежды.

— Сядь, — сказала она. — И расскажи мне о том, как ты стала прислуживать Аттиле.

Теперь пришла моя очередь заглядывать за повозки, поскольку мне пришло в голову, не подослана ли эта женщина Аттилой, чтобы выведать у меня все, что не удалось узнать Эдеко. Но в то же мгновение я поняла, как нелепо мое предположение, и села рядом с римлянкой со словами:

— А я слишком далеко отъехала от своего дома. Гунны нашли меня и привели сюда. Сначала я сидела одна в своей хижине, но один из людей Аттилы, который называет меня своим другом, убедил Аттилу взять меня в услужение. — Я отвернулась в сторону, удивляясь тому, как легко мне теперь давалась ложь. Когда я снова посмотрела на римлянку, она обеими руками сжимала свою ногу. Она застонала, потом закрыла глаза и стала дышать ртом до тех пор, пока приступ боли не прошел.

— Что с тобой? — спросила я.

Она быстро приподняла юбку, и я увидела огромную зияющую рану на бедре. Вокруг раны все опухло, ее края были красные, из середины сочился гной.

— Тебе срочно нужна помощь! — воскликнула я.

Она снова прикрыла рану юбкой.

— Все не так плохо. Боль приходит и уходит. Сегодня, правда, хуже, чем обычно. Все само заживет.

— Нет, не заживет! Я видела, как мужчины умирали и от меньших ран.

Я уже вставала, когда римлянка подняла руку, чтобы остановить меня. Я смотрела на ее руку, ощущая исходящую от нее силу, почти похожую на силу меча войны. Напуганная и заинтригованная, я снова села.

— Мне нельзя обращаться за помощью, — спокойно сказала она. — Человек, нанесший мне рану, мой муж, запретил мне это. Если он узнает, что мне кто-то помог, он сделает еще хуже.

— Но почему он так с тобой поступил?

Она рассмеялась.

— Я подозреваю, что он взревновал. Он не возражает, когда я разговариваю с женщинами-гуннками, но однажды он застал меня беседующей с римлянкой, такой же, как и я, женой гунна, на моем родном языке. А он требовал, чтобы я забыла свой язык. Эта рана должна напоминать мне о моей ошибке. Она у меня уже давно, и, как видишь, я пока жива. Так что, волноваться не о чем.

— Но значит, я тоже должна уйти! — воскликнула я. — Вдруг он узнает, что ты говорила с гауткой, и покалечит тебя снова, уже из-за меня?

— Нет! — воскликнула она. В ее темных миндалевидных глазах читалась мольба. Потом она улыбнулась и сказала уже спокойнее: — Я так давно ни с кем не беседовала. Женщины-гуннки не доверяют мне и никогда не говорят ни о чем личном. К тому же нас тут никто не заметит. Да если и увидит, кто станет портить такой славный день черными мыслями?

Мы обе посмотрели на небо, и я мысленно сказала себе: «Я ничем не лучше гуннов. Я тоже не доверяю ей только потому, что она не гаутка».

— Ты, наверное, заметила, — добавила она, — что сейчас, когда Аттила уехал, все чувствуют себя гораздо свободнее.

Я ощутила желание преодолеть свое недоверие и рассказать ей о том, что мы придумали с Эдеко и что в результате нашей затеи Аттила может и не вернуться. Но потом вспомнила, что меня уже обманывала красивая женщина, которая какое-то время казалась мне приятной и мудрой.

— А твой муж уехал вместе с ним? — спросила я.

— Да.

— Не понимаю, как ты можешь быть такой спокойной, будучи замужем за чудовищем, — покачала я головой. — До этого дня я думала, что это на мою долю выпали самые тяжелые испытания.

Римлянка наклонила голову и посмотрела на меня, выгнув идеальной формы бровь.

— Мне пришлось научиться прощать. Иначе я бы уже давно умерла от отчаяния.

Я не выдержала и рассмеялась.

— Что? Прощать его? Как же так?

Римлянка тепло улыбнулась.

— Неужели тебе не приходилось прощать?

— Приходилось, — согласилась я. — Я простила брата. Но даже это было трудно, и я не смогла бы этого сделать без помощи друга.

— Все люди братья, — ответила римлянка.

Я озадаченно посмотрела на нее.

— Но ты спросила меня о моем муже, — продолжила римлянка. — Сначала мне было нелегко его прощать, но время шло, и я научилась это делать. Я поняла: он просто не осознает, что делает что-то плохое. Он вообще не различает правильного и неправильного пути. Только путь гунна и путь иноплеменника. Мне иногда приходится напоминать себе: если бы я выросла среди гуннов и меня с Младых ногтей учили тому, что прав тот, кто сильнее, то я, скорее всего, мало чем от него отличалась бы. — Она о чем-то задумалась и, как бы сомневаясь, затеребила нижнюю губу молочно-белым пальцем. — Хочешь, я расскажу тебе одну историю, которая помогает мне сдержать гнев?

— Да, конечно! Мне очень интересно!

— Эту историю рассказывал Иисус.

— Иисус?

— Сын Божий, сделавшийся человеком и отправившийся на землю.

— Так ты христианка?

— Да. Слушай. Жил-был король, который однажды решил привести свою казну в порядок. И тут вспомнилось ему, что один человек должен был казне двадцать мер золота. Послал король за этим человеком и потребовал вернуть долг. Но тот пал перед владыкой на колени и, рассказав ему о своих горестях, стал молить об отсрочке. Король же был богат душой не менее, чем золотом, и сказал должнику: «Иди, твой долг прощен!» И тот человек ушел. Но по дороге домой, размышляя о своей удаче, он наткнулся на того, кто должен был ему четыре меры золота. И подумал он, что теперь, когда он свободен от долга, это золото могло бы сделать его богатым, и стал требовать возвращения долга. Должник же пал пред ним на колени и стал просить дать ему еще немного времени. Но тот человек, только что испытавший милость и прощение короля и уже забывший о них, отправил должника в тюрьму.