Слуга короны - Дмитрий Швец

– Никто тебя уже не ждет. Дуй домой, и быстро, пока не рассвело. А за Гробовщика не волнуйся, вывезли мы его. И его, и груз.

Что еще за груз? Да какая разница, я сам щас груз, и неподъемный груз, вон ноги совсем не держат, подламываются, отказываются идти, и тошнит чего-то.

– Госп! – позвал Метис. – Помоги парню до лагеря дойти, перестарался я, кажись.

– Ты, что ль, Медный будешь? – прокричали мне в ухо, я отскочил и принялся махать руками. И, кажись, зацепил кого-то, точно зацепил: себя по носу, рубаху кровью залью. – Ты чего руками машешь? Больной, что ль?

– А какого беса ты орешь? – ответил я.

– Да не орал я, – пожал плечами Госп.

– Ну да, не орал, вон в ушах до сих пор звенит, я же не глу… – Меня вырвало.

– Сотрясение мозга, – констатировал факт Грязнуля после беглого осмотра моей больной головы.

– Сотрясение чего? – Треска хихикнул, а мог бы и поддержать друга и командира в трудную минуту.

– Мозга, – даже не улыбнувшись, повторил доктор, – досталось сегодня вашей семейке. Старшему брюхо вспороли, младшему потрясли его скудные мозги. Охоту на вас устроили, не иначе.

Смейся, смейся, вот встанем с Молотом на ноги, и пожалеешь о своих словах. Гонять вас буду до седьмого пота, пока с ног валиться не будете, а как свалитесь, ползком заставлю километров эдак двадцать да в полном вооружении. А сам сяду на коня, возьму в руки розгу или плетку и буду меж вами кататься да стегать вас. Как же голова болит!

– Да ты лежи, чего издергался, лежи, отдыхай, тебе сейчас это полезно! – Грязнуля улыбнулся, его крепкие руки нежно уложили меня обратно. – И нам тоже. Ты поправишься потихоньку, а мы, ну никто из нас в неприятности не влезет.

Вот вы как, да? Вот так, значит! Я для них жизни своей не жалею, а они считают, что от меня одни неприятности. А ну, кто еще так думает, становись, нет, лучше списком, пока болею – изучу, подумаю, а там на ноги встану и решу, кому, сколько и чего достанется.

– Нет, – не унимался Треска, – не верю я в сотрясение. Ему ж там сотрясать нечего, у него ж там медь одна.

– Ну тогда сотрясение меди, – согласился Грязнуля, вытер руки грязной тряпкой и гордо удалился.

Я вновь попытался встать, но ничего не вышло, тогда подозвал Треску. Он доверчиво подошел и попался в мои руки.

– Аргх, – кровожадно зарычал я, – тебе что, лычки жмут? – Он запротестовал. – Или ты, зараза, пользуешься тем, что на своем горбу дотащил моего брата до лагеря? Так спешу тебя успокоить, сомнительная это заслуга. Весьма сомнительная.

Докатился, собственному брату не доверяю. А с чего ему доверять, он делишки свои прокручивает, богатеет, а я его зад прикрываю от начальства. Мне-то с этого ничего не обламывается, да бог с ними, с деньгами, я же ему не марионетка, чтоб вот так подставляться.

Сходи, говорит, найди, говорит, Гробовщика. Я пошел и что нашел? Хрен с маслом нашел! Кулак Метиса, вот что я нашел! Выскажу я ему все, клянусь, выскажу, вот только оба поправимся, и я выскажу.

– Ну что, так и будешь стоять? – вернулся из мрачных мыслей к перепуганному и трясущемуся в моих руках Треске. – Проваливай отсюда, но далеко не уходи. Рядом будь, капрал, твою мать.

Никак не могу привыкнуть, что Треска капрал. Всего ожидал по возвращении из Лесфада, но чтоб это никчемное создание стало капралом… Ну ладно бы Следопыт, но Треска… Это, по-моему, слишком. Молот думает иначе и точно так, как я про Треску, рассуждает про меня наедине с Метисом или еще двумя-тремя головорезами из их шайки. Завидует, наверное, моим успехам, он потом и кровью звания добывал, авторитет у начальства завоевывал, а я нахрапом лейтенантом стал. Конечно, завидно, у-у, как бы я завидовал, не будь я на своем месте. Из окружающих, похоже, только я себе и не завидую, да еще те, кто жизни отдал.

Надоело. Черт возьми, надоело. Грязнуля, сволочь, ты бы, гад, еще привязал меня. Не могу я больше бока пролеживать, не могу. Надоело! Каждый день одно и то же. Безвкусная жрачка, жуткие на вкус лекарства и одиночество, такое же жуткое и безвкусное.

Осмотры, проверки, простукивание коленок. Идиот, у меня же не коленки болят, а голова. Все, надоело, пятый день тут лежу, ко мне не пускают даже Валета с картами, для твоей пользы, говорят. К черту пользу, если я отсюда не выберусь, я со скуки сдохну или задохнусь в этой духоте.

Нет, я все понял, они отравят меня той дрянью, что называют кашей. Мяса давай! Свободу Медному!

Я встал, прошелся по землянке. Вроде все нормально: не тошнит, голова не кружится, разве что самую малость. Ничего, потерплю! Постоял перед выходом, прислушиваясь к звукам. Тишина, все тихо и спокойно. Никто не горланит, не ржет как полоумный. Ночь, похоже, что ж, тем лучше, никто и знать не будет, что я гулял, а как хочется погулять.

Я столкнул камень, закрывающий вход, и высунулся наружу. В лицо ударила прохлада, а нос заполнился запахами леса. Пахло хвоей, прелой травой, влажной землей, дымом костра и жарящимся на нем мясом. Я с наслаждением втянул воздух, стараясь разделить запахи. Черт возьми, в землянке таких запахов не то что учуять, вспомнить о них не получается. Там все воняет моим потом, выделениями и кровью. Ну ладно, выделения Грязнуля выносит, но он ни разу не проветрил а еще борец за чистоту.

Я выбрался наружу и еще раз вдохнул полной грудью, голова слегка закружилась. На секунду я замер, но все прошло, и, сказав себе, что это от наслаждения и переполняющих меня чувств, я двинулся на слабо мерцающий огонек костра.

– Садись, Медный, – приветствовал меня Окорок. Кроме него вокруг костра сидели: мрачный Гробовщик, весело подмигнувший мне Валет и еще один парень, которого я не знал. – Святые ляжки! – Окорок осмотрел мою рожу. – Чем тебя Грязнуля кормил?

– Он меня не кормил, – ответил я, – есть че пожрать? Мяса хочу.

Сидящие переглянулись, новенький покачал головой, Валет скорчил рожу, Окорок с надеждой глянул на Гробовщика.

– Да что вы как маленькие, – прогудел тот, – вам что, для лейтенанта куска мяса жалко? Ты, Медный, не переживай, сами не отдадут, я силой заберу. Да что ж вы за люди, только гляньте на него, он же синий как… как… в общем, плохо ему без мяса, – закончил тираду Гробовщик.

– Хорошо тебе рассуждать, – вставил слово неизвестный мне человек, – он, конечно, твой лейтенант, но свою-то долю ты уже сожрал, а теперь до моей добраться хочешь.

– Да бог с ней, с долей, – Окорок подкинул в костер дров, – если тебя, Нарис, так это волнует, то завтра, ну или когда там следующего подстрелим, я тебе свою долю отдам. Так пойдет?

– Пойдет, – нехотя согласился Нарис и полез под бревно, на котором сидел.

Я охнул. За спиной у него лук размером с доброго коня, не, ну, может, не с коня, но точно выше его самого.