Русские инородные сказки - 6 - Макс Фрай

Обе на миг замолчали. Продавцы ставили их в тупик. Ласьенга с ее никелированными, тщательно отполированными и вывернутыми руками, с ее ногами идеальной формы, расставленными почти непристойно, должна была (по идее) вызывать у людей эротические реакции. Но она не вызывала у них ничего, кроме мимолетного ужаса. И продавец, подбиравший для нее белье, тоже ничего не испытывал. Его оставила бы равнодушным любая женщина, не только металлическая.

— В шестидесятые люди были помешаны на сексе, — сказала Ласьенга наконец. — В мире было теплее.

— Дуры! — Пустые глаза Суареца еле заметно моргнули. — Какое вам дело до секса? У нас отсутствуют половые функции.

— Господин создавал нас, учитывая половую дифференциацию, — возразила Иньига. На сей раз она решила поддержать Ласьенгу. — Он утверждал, что секс не обязательно находит свое крайнее выражение в функции размножения. Можно любить и платонически!

— Сейчас никто никого не любит, — сказала Ласьенга. — Даже платонически.

Монкада угрюмо молчал. Он не считал для себя возможным вмешиваться в разговоры. После того как у него отняли руки, он считал себя абсолютно неполноценным.

«Робот может существовать без головы — при условии, что основные матрицы у него сохранены. Но какой смысл в роботе без рук? Чем я буду работать? Ногами?» Эта мысль буквально сводила его с ума.

Но Иньига, совершенно лишенная сострадания — как и полагается красивой кукле, — то и дело пыталась втянуть его в пустопорожние разговоры.

— А ты, Монкада, что скажешь?

— О чем? — донесся еле слышный отклик Монкады.

— О сексе!

Монкада молчал.

— Оставь его, у него депрессия, — вмешалась Ласьенга.

Иньига много бы отдала за возможность увидеть себя в зеркале. Она догадывалась о том, что выглядит чрезвычайно эффектно. Ей шел принятый в этом магазинчике «футуристический» стиль: ультракороткие юбки, грубые чулки, жуткие ботинки, пригодные для хождения по почвам чужих планет, даже по раскаленным, и тончайшие прозрачные блузки с завышенной талией и прорезями на плечах. Иньига старалась изогнуться так, чтобы одна прорезь выглядела больше другой — и вообще чтобы придать себе побольше асимметричности.

Суарец не одобрял этих экспериментов. Он был консерватором.

— Не забывайте, у меня единственного есть возможность воспринимать происходящее не только электромагнитно, но и визуально, — строго напоминал он. — Я могу зафиксировать ваше поведение. Господин, возможно, не одобрит.

— А возможно — что и одобрит! — возражала Иньига. — И вообще! Суа-арец! Не будьте говном — сделайте мою карточку!

— Шестидесятые кончились, детка, — сказал Суарец, но, судя по тому как моргнул его импульс, было очевидно: Иньига сумела его развеселить.

— А еще я страдаю от тишины, — сказал вдруг Монкада. И снова замолчал.

Действительно, в магазинчике не было ни радио, ни магнитофона. Здесь царила мертвенная тишина. Продавцы-надсмотрщики молча пялились на манекены, словно ни мгновения не доверяли им и были готовы предотвратить любую попытку бунта. Потом один продавец уволился. По слухам, его увезли в сумасшедший дом.

— Ерунда! — говорил Лопес.

Иньига была с ним согласна.

— У него не было сердца, — утверждала она. — Как же он мог утратить рассудок? Черствый человек не мог сойти с ума!

Ласьенга в своем развратном белье покрывалась от холода испариной и в разговоре не участвовала. Ей было невыразимо грустно. Только искалеченный Монкада умел понимать ее. Но Монкада молчал, его депрессия усиливалась с каждым днем.

Однажды Ласьенга решилась на беспрецедентную выходку. Ночью, когда никто не видел, она отстегнула одну из резинок, а на плечи набросила платье. Черное, с языками «пламени», сделанными из фальшивого, очень яркого золота.

— Интересно, что он скажет, когда явится наутро? — веселилась она. — Вот бы послушать!

Суарец пришел в настоящую ярость.

— Ты не имеешь никакого права так поступать! — гремел он. По магазину плавали две шаровые молнии.

— Почему? — возражала Ласьенга. — Почему?

— Лучше сделай карточку, Суарец! — веселилась Иньига.

— Надеюсь, это не бунт! — сказал Суарец. — Имейте в виду, вы обе! Каждый ваш шаг будет зафиксирован. Господин увидит абсолютно все. Все подробности вашего поведения будут доведены до сведения высшего начальства.

— Вот и хорошо, — сказал Монкада. — Пусть знают, что мы не сдавались. Что мы боролись за свое достоинство до последнего.

— Не мешайте, — проговорил Лопес. — Я вычисляю.

— Тихо! — тут же остановила прочих Иньига.

Шаровые молнии столкнулись и взорвались над столом менеджера. Глянцевый журнал, лежавший там, вспыхнул и с ужасной вонью сгорел.

И… ничего не произошло. Продавец-надсмотрщик явился утром, равнодушно снял с манекена платье, застегнул чулок и уселся за стол. Обнаружил сгоревший журнал. Смахнул на пол. Вытащил из кармана другой и погрузился в созерцание бессмысленных картинок.

Если бы Ласьенга могла плакать, она бы разрыдалась.

Монкада тихо помаргивал сочувствием.

— Учтите, Господин может появиться в любое мгновение! — сказал Суарец.

«Хорошо, что они лишены возможности воспринимать меня визуально, — размышлял он при этом. — Если бы они располагали моим зрительным образом, то вряд ли продолжали бы считать своим лидером. Лидер группы не имеет никакого права выглядеть столь отталкивающим образом».

Облегающее мужское белье и расстегнутый ярко-зеленый пиджак, равно как и тупоносые туфли на босу ногу, видимо, выражали некую концепцию дизайнера — но абсолютно не соответствовали имиджу лидера группы роботов. Голову Суарецу оставили лишь для того, чтобы увенчать ее возмутительной липкой прической: каждая прядь была выкрашена в зеленый либо в розовый цвет и стояла дыбом.

«Особенно Иньига, — размышлял Суарец, — до чего ядовитая баба! Если она доберется до своих визоров — моей карьере конец! Я не должен был позволять так поступать с собой. А ведь поначалу все казалось таким простым и безоблачным…»

Поначалу им нравилось наряжаться. И магазин выглядел безопасным. Но, должно быть, спокойная жизнь не пошла роботам на пользу: они захотели лучшей доли, начали волноваться и, судя по некоторым признакам, были готовы к бунту.

— Мы не имеем никакого права раскрывать себя, — говорил Суарец.

— Мне надоело изображать дешевую шлюху, — плакала Ласьенга.

— Изображай дорогую, — сказал Суарец сурово.

Ласьенга произнесла гордо: