Хэлло, дорогая (СИ) - Мишин

Он знал, что нужно бежать отсюда. Досчитав до пяти — медленно, с сожалением — он отстранился, обещая себе, что сейчас просто уйдёт. Тут до крыльца пол-шага, до машины — пять. Хэл настроился спасаться.

Конни знала, что он в замешательстве, и что он уходит. Крепче стиснув его рубашку в пальцах, она испугалась холонувшей в груди собственной ревности — нового её витка, и обиды (почему она, а не я? Он же хочет, я вижу).

Конни вжалась своей грудью в его. У неё было секунд пять-шесть, она собиралась выжать из них максимум, и не задумываясь сказала, чтобы он остался:

— Я люблю тебя.

Что-то сверкнуло в глазах Хэла. Яркое, словно молния. Он встрепенулся, вздрогнул всем телом. На лицо набежала тень, делая черты ещё более взрослыми. Ещё более суровыми.

Он это уже слышал, только дважды, и ничего хорошего из этого не вышло.

«Я люблю тебя, Хэл. А ты? Что ты молчишь?» — над ним как наяву прозвучал тонкий девичий смех, и Хэл шарахнулся в сторону, разжав пальцы.

Он опустил Конни, почти толкнул от себя. Она в ужасе всмотрелась в его лицо, не понимая, что наделала. Его глаза странно блестели — бледным, почти призрачным светом, как фары у Плимута. Под ними залегли глубокие мрачные тени. Все пороки и грехи, совершённые им когда-либо, покрыли красивые мужественные черты, и из жёстких они стали жестокими.

— Боже, Хэл… — пробормотала Конни. — Прости.

— Нет, всё в порядке. — Хэл быстро вытер рот. Ей было невыносимо думать, что он хотел стереть следы её губ. В груди заныло. — Я просто… Конни. Мне правда пора. Я… — он запнулся и замолчал.

Речи не могло быть, чтобы снова позвать его в дом. Он не пойдёт. Если она сделает это, возможно, никогда больше его не увидит. Она поняла это подсознательно и не стала его ломать, хотя до боли хотела соблазнить, подчинить. Сделать своим.

— Хэл.

В её голосе было всё. И жалость, и сочувствие. И любовь. Хэл в упор посмотрел на Конни, и ему казалось, всё это уже было однажды. Просто теперь девушку зовут немного иначе, не так, как ту, в которую он сам был влюблён ещё совсем мальчишкой. И разница была в интонации. Та говорила хитро, лукаво, с улыбкой в голосе. Но Конни — так, будто старалась не расплакаться. От этого у Хэла покраснели щёки.

— Прости меня. Я сказала что-то не то?

— Нет, детка, — он соврал. В двух шагах от неё это было легче, чем в объятиях. — Что за глупости.

Она медленно начинала понимать. Этот человек — он был никогда никем не любим. Конни почувствовала это и вдобавок сложила как дважды два из разговоров о семье. О матери. О возлюбленной.

Был ли ты женат, Хэл? Он поморщился и сообщил, что сделал предложение, но ему отказали.

Если она права, ясно, почему он так себя ведёт: когда ранят в одно и то же место, заживить шрам невозможно, его постоянно бередят. А Хэл не выглядит человеком, который любит показывать свои слабости. Конни сжала плечи.

— Никакие не глупости. Я не хотела сделать тебе больно.

Он переменился в лице. Взгляд его забегал.

— Ты не сделала ничего плохого.

Конни отвернулась, чтобы не смущать его. Наверное, такой человек, как Хэл, любит считать себя большим, крутым и сильным. Конни не хотела бы лишать его защитного панциря, которым он уже так ловко обманул её. Она открыла сумочку и нырнула рукой в кармашек, закрытый на молнию, а затем выпрямилась, сжав что-то в кулаке.

— Подойди ко мне. Пожалуйста.

Хэл зачаровано пробежался взглядом по её встрёпанным волосам; по покрасневшим, смятым поцелуями губам, по изгибам тела под расстёгнутой верхней одеждой: платье, которое он сжимал, казалось помятым тоже. Не в силах ослушаться, он шагнул: убийца, завороженный своей будущей жертвой.

— Ты говорил, что мне повезло родиться в полной семье. И что тебя почти ни с кем не знакомили, и ты никого не знал. Мне жаль, что я тоже не знала тебя раньше.

Хэл молчал. Он не знал, что сказать, впервые за долгих семнадцать лет.

— Я сказала, что сказала, и слов назад не возьму. Считай меня легкомысленной и глупой…

— Да что ты.

— …но хочу отдать тебе вот это, чтобы ты знал: моя семья отныне — твоя тоже, и это навсегда. Ты навсегда будешь с Мунами, а не один. И мы будем тебя любить. Я буду.

Она взяла его за руку и что-то оставила в ладони. Маленькое и холодное. Хэл нахмурился.

— Это моей матери. Она его носила не снимая; после похорон я забрала его. Он мне очень помог. Надеюсь, и тебе поможет тоже.

Хэл разжал ладонь, и в уголках его глаз собрались едва заметные морщинки, выдававшие возраст с головой. Конни отдала ему серебряный гладкий крест на цепочке, перемежённой серо-голубыми бусинами. Может, это был лунный камень, может, что-то другое. Хэл толком не разбирался в минералах.

— Как я это возьму? — голос надломился и стал высоким. — Это слишком ценная вещь. Конни, я…

— Я отдаю это, потому что хочу уберечь тебя. Знаю, звучит глупо. Но это так. — Она помедлила. — Только не выбрасывай его.

— Я так никогда не сделаю.

Он сжал крест в тяжёлом кулаке. Свободной рукой напоследок рискнул коснуться лица Конни и отвёл от щеки волосы. Сейчас, не затмлённая желанием, но объятая страхом, она стала снова слишком непонятной и сложной для него.

Впервые Хэл сожалел, что не может просто отбросить всё к чёрту, уйти с ней, отдаться и взять самому то, что предложили.

— Это принадлежало твоей матери. Буду носить его, не снимая. Я не могу представить ничего более ценного, что ты могла бы мне отдать, тыковка, — тихо сказал он.

Конни положила руку ему на плечо.

— Я готова отдать больше.

«Только возьми».

Хэл на прощание кивнул. Отступил назад, к Плимуту, в своё логово. Этой ночью он не мог быть с Конни, потому что Хэллоуин ещё не наступил. Но в преддверии он знал, куда пойти, чтобы сбросить напряжение, и знал, что нужно сделать.

Большим убийствам — своё время.

Хэл сел в машину, завёл её и помахал Констанс Мун из окна. Света в нём почти не было; тьма шептала, как он хочет медленно толкаться в ней, сдавливая горло всё сильнее.

Хэл вспомнил её признание и болезненно содрогнулся.

Я тебя люблю, — говорила Она на маяке, а потом это обернулось только болью.

Я делаю это из любви к тебе, — говорила мать, и жизнь его