Тропик любви - Генри Миллер

Я объяснил, что много лет выискивал все, что мог, об их обычаях, ритуалах и образе жизни. Упомянул и об определенных, как мне казалось, сходных чертах между ними и альбигойцами. Мимоходом сослался на довольно необычную книгу, называющуюся «Неизвестная жизнь Иисуса».[240] Процитировал книгу Джералда Хирда[241] «Время, боль и секс», в которой есть любопытная глава, посвященная этой удивительной секте.

Да, да, сказал он, эти книги, кажется, знакомы ему — и еще многие другие, подобные им. Но разве сейчас об этом поговоришь? Слишком это обширный предмет. Он сыпал именами, датами, цитатами, ссылками на всевозможные герметические источники.

— Если вы действительно желаете узнать больше, — сказал он, — я попрошу жену сделать для вас копию некоторых самых значительных документов, относящихся к этому предмету, которые я собрал за последние десять или больше лет.

— Не смею и надеяться, — начал было я.

— Пустяки, — отмахнулся он. — Она будет рада помочь вам, не так ли, дорогая?

Та, конечно, согласно кивнула.

Через несколько недель я получил обещанные документы. Там же были собственные замечания и комментарии Липтона, чрезвычайно тонкие и дельные.

Прошло время, и тема ессеев потеряла для меня остроту, заняв надлежащее место среди других тем. И вот, всего десять дней назад, вернувшийся из Палестины врач и привезенное им послание от моего старого друга Лилика призвали меня обратить внимание на статью, весьма пространную, о «свитках Мертвого моря», которая появилась «вроде бы» в «Нью-Йоркере». Он сказал, что это очень важная статья и написал ее Эдмунд Уилсон.[242] Поскольку я редко читаю «Нью-Йоркер», то ничего не слышал об этом событии, действительно, как оказалось, имевшем место.

Двумя днями позже пришел с почтой номер «Нью-Йоркера», о котором говорил врач, мой гость. Журнал прислал Лоренс Липтон, о котором я ничего не слышал уже несколько месяцев. В прилагавшемся письме Липтон сообщал, что, полагая, что я мог пропустить статью Уилсона, и помня мой интерес к ессеям, он счел своим долгом послать мне ее. Совпадение? Возможно. Однако я предпочитаю думать иначе. В определенный момент жизни чуть ли не каждый из нас задумывается над значением слова «совпадение». Если не побояться задать себе этот вопрос, потому что он из числа тех, что не прибавляют душевного покоя, приходится признать, что простой случайностью тут ничего не объяснишь. Если употребить слово «предопределение», то возникает чувство обреченности. И чувство обоснованное. Лишь потому, что человек рожден свободным, эти таинственные совпадения времени, места и событий могут происходить. В гороскопах мужчин и женщин, отмеченных судьбой, мы видим, что простые «случайности» становятся для них событиями в высшей степени знаменательными. Может, взаимосвязь в их жизни внутреннего и внешнего, микро и макро потому столь поразительна и кристально ясна, что эти люди были способны лучше, чем простые смертные, представить себе возможности, которые открываются перед ними.

Как ни пытайся мы разгадать тайну «случая», нам, наверное, так и не удастся дать удовлетворительное объяснение этому феномену, но нельзя отрицать, что нам известно о существовании закономерностей, недоступных человеческому пониманию. Чем больше мы в этом убеждаемся, тем больше чувствуем, что есть некая зависимость между достойной жизнью и счастливой случайностью. Если копнуть глубже, то мы придем к пониманию, что сам по себе случай ни хорош, ни плох, а имеет значение лишь то, как мы воспользуемся (удачным или неудачным) поворотом судьбы. Старая пословица гласит: «Удача — кляча: садись да скачи». Скрытый подтекст этой пословицы в том, что боги не одинаково благоволят или не благоволят к нам.

Хочу подчеркнуть, что, принимая свою судьбу, следует думать не о том, что так уж нам на роду написано или что мы особо отмечены среди остальных, но о том, что, отзываясь лучшим, что есть в нас, мы можем подчинить себя ритму высших законов, непостижимых законов Вселенной, которые не разделяют между добром или злом, тобой или мной.

Таково было испытание, которое великий Иегова возложил на Иова.

Я могу привести бесчисленные примеры подобных нежданных совпадений и «чудес», как я откровенно их называю, что бывали в моей жизни. Число, однако, ничего не значит. Даже если это произойдет один раз, вы будете потрясены его неслучайностью. Вообще говоря, что больше всего меня озадачивает в людском поведении, так это способность человека игнорировать или обходить события либо происшествия, которые не укладываются у него в голове, необъяснимы для его прямолинейной логики. Тут реакции цивилизованного человека так же примитивны, как и реакции так называемого дикаря. Что он не может объяснить, то он отказывается признать существующим. Он всячески увиливает от этого, называет разными словами: случайность, аномалия, акциденция, совпадение и так далее.

Но всякий раз, как «это» происходит, он бывает потрясен. Вселенная для человека не родной дом, вопреки всем попыткам философов и метафизиков потчевать нас подобной успокоительной микстурой. Мысль по-прежнему воздействует как наркотик. Глубинный вопрос — почему? И он же — запретный вопрос. Самая попытка задать его — нечто вроде космического саботажа. И кара за это — бедствия Иова.

Каждый день нам предъявляются свидетельства бесчисленных, невероятно сложных взаимосвязей между событиями, направляющими нашу жизнь, и силами, что управляют Вселенной. Наша боязнь поверить вспышкам прозрения — это боязнь узнать, что с нами «случится». Единственное, что нам дано знать от рождения, — это то, что мы умрем. Но даже в это нам трудно поверить, хотя это несомненно.

И вот то, что «случается», всегда имеет привкус непредсказуемого, являющегося извне, не считающегося с нашими желаниями, планами, надеждами. Но те, с кем это «случается», бывают двух разных типов. Один может считать эти происшествия нормальными и естественными, другой — необыкновенными или нелепыми и оскорбительными для его интеллекта. У одного откликается душа, у другого — его ничтожное «Я». Первый, по-настоящему верующий, не видит необходимости поминать Бога. Другой, ханжа, хотя он может называть себя скептиком или атеистом, станет со всем пылом отрицать, что во Вселенной нет разума выше его собственного, ограниченного. У него на все есть объяснения, кроме необъяснимого, а от необъяснимого он избавляется одним способом: притворяется, что оно не стоит его внимания. В мире птиц его брат — страус.

Позвольте мне закрыть тему — до поры до времени — цитатой из книги, которая недавно попала мне в руки. Ее дал мне почитать тот, о ком я сказал (не подумав) как о последнем человеке в мире, к которому бы я обратился за подобной книгой. Связь между словами автора и тем, что было сказано мною выше, может показаться не столь явной. Но она есть, и я привожу здесь эту цитату, поскольку считаю, что в ней кроется один из лучших ответов на вопрос, который читатель уже сформулировал для себя. Цитата взята из «Апологии»[243] к биографии знаменитого Халила Джибрана.[244]

«Я решил написать эту книгу после долгих колебаний. Ибо уверен, ни одному человеку не дано подробно, точно и полно описать единый миг его собственной жизни во всей его сложной многозначности и бесконечных связях со всеобщим бытием. Как тогда может человек, сколь ни велик его талант, уместить в книге жизнь другого человека, будь то жизнь идиота или гения! В этом смысле все, что люди рассказывают о людях, называя это „историей“, по моему суждению, не что иное, как пена на поверхности моря, имя которому — человеческая жизнь; его глубины слишком бездонны, его горизонты слишком далеки, чтобы любое перо могло их измерить, любая кисть — изобразить. По сию пору мы не смогли написать „историю“ какого-нибудь человека или вообще чего-нибудь. Напиши мы полную историю хотя бы единственного человека, мы бы прочитали в ней историю всех людей; зафиксируй мы со всею точностью историю хотя бы единственной вещи, мы бы обнаружили в ней историю всех вещей».

13. Задача истинной любви

Если есть в чем-то истинная потребность, она будет удовлетворена.

Эта мысль, которую Джин Уортон повторяла вновь и вновь и в сотнях вариантов, принадлежит к того рода высказываниям, над которыми можно смеяться, как над бессмысленными, или воспринимать их всерьез и доказывать либо опровергать. То, что в моем случае она получала подтверждение бесчисленное число раз, не перестает меня удивлять. О чем прежде всего надо спросить себя, это — да знаем ли мы, в сущности, наши действительные потребности? «Жизнь» знает, но не мы. «Мы» обычно жаждем чего-то неопределенного, часто не существующего вовсе. Мы отрекаемся от престола, который могли бы занять, даже прежде, чем нам его предлагают. Есть добрый скакун, грызущий в нетерпении удила, всегда готовый помчать нас к целям, которые нам во сне не снились. Но спешим ли мы вскочить на него? Те, у кого хватает на это Духу, оставляют за собой огненный след.