Унесенная ветром - Дмитрий Вересов

— Абреки балкой идут! Десятка четыре, не боле! Удача улыбалась казакам всеми своими лошадиными зубами.

— Ну, братцы, — говорил хорунжий, — чтоб ни одного татарина мне не выпустили.

Разместились по кустам, камням у самого края балки. Ждали недолго, что тоже на войне — хорошее дело. Татары ехали молча, не сильно довольные перестрелкой с солдатами, четыре лошади везли подстреленных.

С посвиста началась потеха. Ударили сверху вниз чехардой казачьи ружья. Цели были так хороши, что, нажимая на курок, казак уже краем глаза выбирал следующую. Абрекам некуда было прятаться. Около десятка татар бросили коней на противоположную сторону балки, пытаясь взобраться по склону. Но на песчаной залысине кони задержались, и казачьи пули сбивали татар на землю. Казаки сейчас могли себе позволить беречь лошадей.

Несколько абреков, ехавших последними, выстрелили наугад и поскакали назад по дну балки. По верху за ними погнались крайние в цепи казаки.

Погоня в лесу, по краю оврага — дело рисковое. Когда один из казачьих коней, взвизгнув, кувырнулся через голову вниз, Акимка направил своего коня дальше от балки. Здесь были не кусты, а деревья, и Акимка не видел тикавших татар, но риска свернуть себе шею было меньше.

Рядом загрохотали выстрелы — значит, татары уже выезжали из ложбины. Акимка гнал коня наугад, но не ошибся. Прямо перед ним за деревьями мелькнули лошадиный круп и мокрая спина абрека.

Не уйдет! Его конь, Фомкин подарок, не в пример резвее. Шальная мысль пронеслась в его голове. Наскочить и срубить его шашкой. Ведь никогда еще Акимка не тупил шашку о татарский бритый череп. Какой же он казак, если не срубит басурманина, как лозу?

Подумал — и оказался уже на хвосте у абрека. Видел, как копыта татарской лошади комья назад бросают. Выхватил шашку, слишком махнул — цапнул по сучку. Не в степи ногайской! Рваный в лесу бег у коня, неверный. Татарский конь влетел в кустарник и замешкался, а Акимка тут как гут — шашку задрал и уже видел, как она перечеркивает татарина, как тот вдруг обернулся, вскидывая навстречу казаку ружье, и казачью шашку будто легкая ангельская ручка перехватила и задержала на полпути…

— Фомка! Ты ли это, друг ты мой?! Еще бы не ты! Как есть, Фомка!

У одной из курсанток случился аппендицит.

И как только ее увезли в госпиталь, Айшат перевели на ее место, потому как после случая с Белкой она оставалась в палатке одна.

Теперь ее соседкой была девушка по кличке Искра. Искре было лет шестнадцать, как и самой Айшат. Она была высокая и гибкая. И когда на занятиях по рукопашному Беркут теперь ставил их в пару, Айшат уже не приходилось сдерживать себя, как это было в паре со слабенькой Белкой, наоборот, теперь Айшат приходилось держать ухо востро и вовсю отбиваться от атак резкой и сильной противницы.

Глаза у Искры были очень чистыми и выразительными. И голос у нее был низкий и грудной.

А когда в палатке она размотала платок, Айшат увидала лицо удивительной красоты. В обрамлении рассыпавшихся по плечам черных прядей белел овал дивного лица. И сняв рубашку, Искра вдруг обнаружила необычайно женственные формы округлых плеч, гордой шеи и нежных ключиц.

Айшат залюбовалась ею. Искра, перехватив этот взгляд своей новой соседки, вдруг спросила:

— А ты девственница?

Айшат не ответила.

Они молча лежали в своих жестких койках, и обе глядели в темноту. Айшат вдруг сильно захотелось любви. И она чувствовала, что такое же желание испытывает та, что лежит рядом. В двух шагах от нее.

Она высунула руку из под шерстяного одеяла и протянула ее в темноту. И вдруг там, в темноте, ее рука нашла протянутую навстречу руку.

Их пальцы сплелись.

— Как тебя зовут? — спросила Искра.

— Айшат. А тебя?

— Меня Тамара…

Они накрылись двумя одеялами, и Айшат поняла, что хочет сделать Тамару такой же счастливой, какой еще до недавнего времени мечтала быть сама. В мечтах об артисте Бочкине, а потом об американце Джоне.

И Айшат стала прикасаться к груди и бедрам Тамары так, как прикасалась к своей груди и своим бедрам тогда, когда мечтала о любви….

— Русские мужчины вызывают во мне ненависть и отвращение, — сказала Тамара.

— А наши? — спросила Айшат. — А Ливиец, а Беркут?

— В Коране написано, что женщина создана для радости мужчины, и если меня захочет мой командир, то я буду служить ему, — ответила Тамара

— А любить? — спросила Айшат.

— Я не хочу любить, — ответила Тамара, — я хочу только убивать….

Глава 14

…Жалею ль я чего? Или в краю ином

Грядущее сулит мне мало утешенья?

И побреду я вновь знакомым мне путем,

Путем забот, печалей и лишенья…

Стоят на поляне рядышком два нерасседланных боевых коня. Друзья говорят по душам. Почему же обязательно друзья? Были бы просто знакомыми, а еще хуже врагами, говорили бы, с коней не слезая. Почему же коней тогда не расседлали? Значит, не так много у них мирных минуток на войне.

— …Так и стал я сыном старика Таштемира и старухи его Фатимы, — говорил Фомка. — Не казак я теперь, Акимка, а чеченец Халид.

— Что же ты, Фомка, — догадался вдруг его приятель, — веру ихнюю принял?

Фома-Халид кивнул головой, да так и оставил ее опущенной вниз. Но вдруг стряхнул с себя невидимый груз, сверкнул глазами совсем по-чеченски и сказал:

— Разве должен человек бродяжить по горам и степям без роду, без племени, без веры? Сколько он может быть собакой? День, два, неделю? Скажи, Акимка. Если тебя гонят, как волка, на той стороне Терека и на этой. Куда же пойти казаку? В Терек, на дно опуститься, там поселиться? Так был же я там, на дне Терека…

— Как на дне Терека? — не понял Акимка.

— Вот так. После как-нибудь расскажу… Гнали меня свои, гнали чужие. Таштемир дал мне жизнь, сделал меня своим сыном. Он отец мне. Фатима — мать. Я нигде не встречал таких людей, как этот старик. Он был лихим джигитом, а теперь мудр и праведен, как инок. А насчет веры? Помнишь, я тебе говорил про Ису? Иисусу и молюсь… Что много говорить? Казак Фомка Ивашков погиб в горах, а родился Халид.

— Что же Хал ид не стрелял в казака Акимку? — неожиданно прозвучал вопрос и так и остался без ответа.

Птицы только не соблюдали человеческих пауз, заходясь от восторга перед красотой мирозданья. И еще олениха, высунувшись из зарослей, смотрела на людей и лошадей. Фомка почувствовал на себе чужой взгляд и поднял голову. Знакомые черные оленьи глаза смотрели на него из зарослей.