Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена - Эдвард Бульвер-Литтон

– Благодарю тебя, колдунья, я не останусь в долгу. Вон на том столе стоит золотая чаша, возьми ее. Не думал я, что кто-нибудь пожелает спасти Арбака, разве что один из жрецов Исиды. Эти знамения, которые ты видела в глубине потухшего вулкана, – продолжал он задумчиво, – наверняка предвещают какую-то опасность, грозящую городу; возможно, будет еще одно землетрясение, гораздо сильнее прежнего. Как бы то ни было, мне нужно поскорей уехать отсюда. Завтра все будет готово к отъезду. А ты, дочь Этрурии, куда держишь путь?

– Я сегодня же отправляюсь в Геркуланум, а оттуда – дальше по берегу моря искать себе новое жилище. У меня нет никого на свете; оба мои друга, лисица и змея, издохли. Великий Гермес, ты обещал мне еще двадцать лет жизни.

– Да, обещал, – сказал египтянин. – Но объясни, колдунья, – спросил он, приподнимаясь на локте и с любопытством разглядывая ее лицо, – для чего тебе жить? Какое удовольствие находишь ты в жизни?

– Не жизнь сладка, а смерть страшна, – отвечала ведьма резким голосом.

И сердце тщеславного звездочета сжалось. Он вздрогнул, потому что эти слова попали точно в цель, и, желая отделаться от неприятной гостьи, сказал:

– Время не ждет. Мне нужно приготовиться к сегодняшним зрелищам. Прощай, сестра! Наслаждайся как можешь над пеплом жизни.

Ведьма, спрятав под одеждой драгоценный подарок, встала, чтобы уйти. В дверях она обернулась и сказала:

– Быть может, мы в последний раз видимся на земле. Но куда девается пламя, оставив после себя пепел? Как болотный туман, оно блуждает и дрожит над топями преисподней. Ведьма и чародей, ученица и учитель, презренная и великий могут встретиться там снова. Прощай!

– Убирайся, старая ворона! – пробормотал Арбак, когда дверь за ведьмой затворилась, и, озабоченный, поспешил позвать рабов.

Отправляясь в амфитеатр, принято было надевать праздничные одежды, и Арбак в этот день наряжался особенно тщательно. Туника его сияла белизной; многочисленные застежки сверкали драгоценностями; поверх туники он надел восточный наряд – нечто среднее между халатом и плащом из лучшего тирского пурпура; сандалии, ремни которых оплетали ноги до колен, были усеяны драгоценными камнями и отделаны золотом. Обманывая людей в храме, Арбак всегда старался по торжественным случаям ослепить и восхитить толпу своей внешностью, а в этот день, когда, погубив Главка, он навсегда должен был освободиться от соперника и страха перед разоблачением, он одевался словно для триумфа или свадебного пира.

Обычно знатных людей сопровождали к амфитеатру их рабы и вольноотпущенники. Многочисленные «домочадцы» Арбака уже выстроились, чтобы следовать за носилками своего господина.

Только рабыни, прислуживавшие Ионе, и достойный Сосий, тюремщик Нидии, к великому своему огорчению, вынуждены были остаться дома.

– Каллий, – сказал Арбак вольноотпущеннику, который застегивал на нем пояс, – мне надоел этот город. Я хочу отплыть через три дня, если будет попутный ветер. Ты знаешь судно, принадлежавшее Нарсу и Александрии? Оно стоит в гавани. Я купил его. Послезавтра начнем переносить туда вещи.

– Так скоро! Хорошо, будет сделано. Слово Арбака – закон. А как же его подопечная, Иона?

– Она поедет со мной. Ну, все готово! Как погода?

– Душно и облачно. Наверно, к полудню будет сильная жара.

– Бедные гладиаторы! А преступникам придется еще хуже. Ступай вниз и вели рабам выходить.

Оставшись один, Арбак прошел в свой кабинет, а оттуда через портик на улицу. Он увидел, как густые толпы людей спешат к амфитеатру, услышал крики и шум – это растягивали на канатах огромный тент, чтобы зрители могли нежиться в благодатной тени, глядя на страдания своих собратьев. Вдруг раздался какой-то короткий, страшный, непривычный звук – это был львиный рык. Толпа притихла. Но вскоре зазвучал веселый смех – всех радовало голодное нетерпение царя зверей.

– Скоты! – пробормотал Арбак с презрением. – Разве вы не такие же убийцы, как я? Я убил, защищаясь, а вы делаете из убийства зрелище.

И он с беспокойством поглядел в сторону Везувия. Виноградники на его склоне ярко зеленели, могучая гора, спокойная, как вечность, вырисовывалась на безмятежном небе.

«У меня есть еще время, прежде чем начнется землетрясение», – подумал Арбак и отвернулся. Проходя мимо стола, на котором лежали таинственные папирусы и халдейские гороскопы, он подумал: «Высокое искусство! Я ни разу не прибегал к тебе с тех пор, как сбылось пророчество и миновала опасность. К чему? Я и так знаю, что отныне мой путь ясен и чист. Разве это уже не подтвердилось? Прочь сомнения, прочь жалость! В моем сердце останутся только два стремления – власть и Иона!»

Глава II. Амфитеатр

Нидия, которую Сосий заверил, что ее письмо в руках Саллюстия, была полна надежд. Саллюстий, конечно, не станет мешкать и поспешит к претору, они придут в дом египтянина, освободят ее, взломают дверь темницы Калена. Сегодня же ночью Главк будет свободен.

Но, увы, ночь прошла, наступил рассвет, а она не слышала ничего, кроме торопливых шагов и голосов в атрии и перистиле, – это рабы готовились к празднику. Потом до нее донесся повелительный голос Арбака, заиграла веселая музыка, и длинная процессия потянулась к амфитеатру, чтобы посмотреть на смертные муки афинянина.

Процессия с Арбаком во главе двигалась медленно и торжественно. Египтянин, прибыв на то место, где все выходили из носилок и экипажей, прошел ко входу для самых знатных зрителей. Рабы его смешались с толпой, и служитель, отобрав у них билеты, совсем как в нашем современном оперном театре, пропустил их на места, отведенные для простолюдинов. Арбак сел и оглядел нетерпеливую толпу, заполнявшую громадный амфитеатр.

В верхнем ярусе, отдельно от мужчин, сидели женщины в ярких одеждах, и ярус этот был похож на пеструю клумбу; незачем и говорить, что они были самой болтливой частью зрителей; на них было направлено много взглядов, особенно со скамей, где сидели молодые холостяки. На нижних скамьях разместились богатые и благородные, городские власти, сенаторы и всадники. Крепкая загородка по краям проходов, которые вели на арену, не позволяла зверям вырваться на волю, и они попадали прямо на овальную, посыпанную песком площадку, где их ждала жертва. Окружавшая арену стенка, от которой полого поднимались скамьи, была украшена фресками с изображением зрелищ, для которых и было предназначено это место. По всему амфитеатру были проложены невидимые трубы, из которых в самую жаркую пору дня били прохладные и ароматные струйки, окропляя зрителей. Служители все еще натягивали огромный тент, или веларий, покрывавший весь амфитеатр. Это удобное изобретение жители Кампании приписывали себе. Веларий был соткан из белоснежной апулийской[187] шерсти и украшен широкими алыми полосами. То ли по неопытности служителей, то ли по неисправности подъемных приспособлений, веларий в тот день не удалось натянуть как следует. Это всегда давалось нелегко и требовало большого искусства – тент был так велик, что его редко отваживались натягивать в ветреную погоду. Но день был необычайно тихий, служители ничем не могли оправдать свою неловкость; и когда над амфитеатром осталось большое отверстие, потому что края полотнища никак не смыкались, раздался недовольный ропот.

Эдил Панса, устраивавший эти зрелища на свой счет, больше всех был раздосадован неудачей и клялся жестоко наказать старшего служителя, который волновался, пыхтел, потел, тщательно отдавая распоряжения и рассыпая угрозы.

Вдруг гул смолк, служители прекратили работу, и тент был забыт, потому что на арену под громкие и воинственные звуки труб вышли гладиаторы. Они шли по овальной арене медленно и неторопливо, чтобы зрители могли полюбоваться их спокойствием, их мускулами и оружием, а также договориться в этот волнующий миг о последних ставках.

– Ах! – воскликнула вдова Фульвия, обращаясь к жене Пансы, и обе они наклонились вперед. – Видишь вон того высокого гладиатора? Как смешно он одет!

– Да, – отозвалась жена эдила самодовольно, потому что знала имена и достоинства всех участников игр. – Это ретиарий. Как видишь, он вооружен трезубцем и сетью, на нем нет никаких доспехов, только туника и повязка на голове. Он очень силен и будет сражаться со Спором, вон тем огромным гладиатором с круглым щитом и мечом, но без панциря. На нем сейчас нет шлема, чтобы все могли видеть, какое бесстрашное у него лицо, но сражаться он будет с опущенным забралом.

– Да ведь сетка и трезубец – плохое оружие против щита и меча.

– До чего ж ты наивна, моя дорогая Фульвия! Как раз ретиарий обычно бывает в выгодном положении.

– А кто тот красивый гладиатор, почти голый, просто до неприличия? Но, клянусь Венерой, сложен он великолепно!

– Это молодой Лидон, новичок на арене. Он имел дерзость принять вызов вон того гладиатора, одетого или, вернее, раздетого так же, как он, – Тетраида. Сначала они будут биться, по греческому обычаю, на цестах, а потом наденут доспехи и возьмут мечи и щиты.