Нейтринная гонка - Пол Ди Филиппо

На ее голове все еще восседал инопланетянин, законсервированный слоем мусса для волос и опьяненный шампунем-бальзамом. Кажется, до него постепенно начинало доходить, где он.

— Где… где мы? Дома?.. Но как?..

— Заткнись! Хочу убедиться, что вы больше никогда не осмелитесь покушаться на наш мир!

— Только не это! Что ты задумала?!

— Увидишь!

Эрин почувствовала, что Гусеница лихорадочно пытается снова завладеть ее разумом. Однако сейчас ей хватило сил помешать этому, ведь инопланетянин еще не успел толком прийти в себя и потому был вынужден ограничиться уговорами.

— Прошу тебя! Побывай в моем мире! Ты все поймешь! Мы не заслужили уготованной нам участи!

— Хорошо! Только не вздумай шутить со мной!

Эрин вновь оказалась под исполинской толщей льда Европы. Глаза ее постепенно привыкли к тусклому свету. Пред ней предстал тот самый водный мир, который она видела в «фильме» Гусеницы.

В считанные минуты, восседая каждый на своем скакуне, ее окружили сородичи Гусеницы. Они не обращались к ней напрямую, однако она физически ощущала их тяжелое и униженное поражение. Они показались Эрин даже более жалкими, чем горстка нашкодивших школьников.

— Черт побери! Что за кучка убогих!.. Ну хорошо, ты убедил меня! Можешь идти к своим дружкам!

Эрин физически — своими руками — сняла Гусеницу с головы — черт, ну и колются же эти ножки! — и опустила в родное море. Вода тут же растворила галлюциногенный шампунь с тельца Гусеницы, и в тот момент, когда между пей и Гусеницей уже почти оборвалась связь, девушка услышала ставший привычным голос инопланетянина: «Мы вернемся! И если с тобой не будет Влюбленных Котов!..»

Эрин улыбнулась:

— Верно.

Затем она вновь вынырнула в космосе рядом с Европой, где благодаря любезной помощи Влюбленного Кота столкнула спутник с орбиты с той же легкостью, с какой отец когда-то качал ее на качелях.

Титанический всплеск, который луна произвела в атмосфере Юпитера — это эпохальное событие успел сфотографировать перепуганный, но сообразительный астроном, сидевший за пультом управления Хаббловского телескопа, — впоследствии стал самым коммерчески успешным плакатом последующих пяти десятилетий.

12. Подобно раю небесному

Крашеные каштановые волосы роскошной волной ниспадали Эрин на плечи, обтянутые новой курткой из черной кожи. В восемь часов прекрасного летнего вечера они вместе с Элис стояли в бесконечной змеящейся очереди перед входом в общественный центр их родного городка. Девушки с трудом сдерживали бьющую ключом радость. Затягиваясь все теми же индийскими сигаретками, приплясывая от нетерпения и почти одновременно растягивая губы в широкой улыбке, они медленно продвигались к входу вместе с другими счастливчиками, обладателями входных билетов. Чтобы скоротать время, подруги обсуждали вероятные списки песен нынешнего репертуара.

— «В ту пятницу, когда я влюблен»!

— «Время Венди»!

— «Твои фотографии»!

— «Рядом со мной»!

Оказавшись в зале, девушки бросились к своим местам в середине переднего ряда. Даже звукотехники в замызганных комбинезонах, что буквально в паре шагов от них расставляли по сцене аппаратуру, были в их глазах великими жрецами экзотического заморского культа.

— О Эрин! Это совсем как сон, который сбылся и стал явью! Помнишь, нынешней зимой, когда у тебя было хреновое настроение, ты разнесла к чертям всю вашу бытовую технику, рвала на себе волосы и как лунатик расхаживала голая до тех пор, пока тебе не полетало? Кто бы мог подумать, что всего через несколько месяцев мы будем сидеть в этом зале? А все потому, что даже если вокруг все хреново и никуда от этого не деться, непременно случится что-то такое, что вернет тебя к жизни!

— Правильно ты говоришь, Элис!

Свет в зале погас, и начался концерт.

— Как ты думаешь, — прошептала Элис, — нам удастся забраться на сцену? Вот было бы классно!

— Не могу сказать, — ответила Эрин, поскольку действительно не могла.

Каких уловок ей стоило заманить «Cure» на гастроли в их город и получить билеты на концерт! Самым простым делом было проникнуть в офис звукозаписывающей компании и нахимичить в их компьютерах. Но в какой-то момент Эрин почувствовала, что смертельно устала от подобных трюков.

Если сегодня вечером на глазах у нескольких тысяч восхищенных поклонников Эрин и в самом деле пригласили бы подняться на сцену и встать рядом с самой любимой группой, это произошло бы исключительно по-честному.

«Doing The Unstuck». Перевод А. Бушуева

МАТЕМАТИКА МОЖЕТ ПОДОЖДАТЬ

Рассказы о рассеянных или сварливых святых составляют в литературе жанра фэнтези целый канон, пусть и не столь значительный. Этой теме отдали дань многие писатели от Анатоля Франса до Джеймса Бранча Кэмпбелла. Мой вклад в тему связан с детским опытом, когда меня пытались воспитать в духе постулатов римско-католической церкви.

Этот рассказ был впервые напечатан в Англии, в антологии, подготовленной Майком Эшли. Надо сказать, что в Англии, где проживает сей уважаемый мною джентльмен, название этой науки «mathematics» в отличие от нас, американцев, обычно сокращают до «maths». Мы долго обсуждали название рассказа и пришли к выводу, что «maths» в отличие от нашего американского «math» разрушает ассоциации со словом «death». Так что пусть британские читатели простят меня за то, что мой рассказ все же появился под своим оригинальным названием.

Выражаю искреннюю благодарность Руди Рюкеру за разъяснение некоторых более серьезных математических понятий, которые встречаются в этом тексте.

Лукас Летьюлип испытывал искреннюю жалость к религиозным физикам и мистически настроенным биологам, равно как к набожным геологам и к благочестивым химикам из числа своих знакомых. Будучи математиком, Лукас уже далеко не юношей неожиданно и пылко припал к лону католической церкви, сделавшись ревностным католиком. Он испытывал невероятную печаль, размышляя о незавидном положении коллег, пытавшихся примирить религиозные догмы с научными убеждениями. Сотворение Мира против Большого Взрыва, Эдемский сад против дарвинизма, Всемирный потоп против закона движения тектонических плит. Какое все-таки мучительно сложное для разума столкновение диаметрально противоположных ценностей, образов, приоритетов и сил приходится ежедневно преодолевать этим отважным мужчинам и женщинам! Мысленно охватить строгий космос Эйнштейна, Хокинга и Уилсона, не выбрасывая из головы витиеватых речений Блаженного Августина, Магомета или, допустим, Кришны, — невероятная задача, на решение которой можно потратить бесценной ментальной энергии не меньше, чем на формулировку теорем.

Своим уникальным душевным равновесием и соответственно работоспособностью Лукас был обязан исключительно тому факту, что избрал стезю науки еще в юном возрасте. Когда его постигло чудесное обращение в веру — это произошло прохладным осенним днем; Лукас задумчиво прогуливался по университетскому городку и узрел голубицу, усевшуюся на церковный шпиль, — молодой человек не испытал никакого душевного разлада. Новообретенная вера никоим образом не вступила в противоречие с его практической деятельностью математика-теоретика или научными амбициями.

А занимался Лукас красотой самого абстрактного рода математики. Она была абсолютно лишена практического подтекста, не имела отношения к устройству вселенной и потому не давала даже потенциального повода к конфликту с дарованной ему Церковью мудростью. Другие, менее утонченные научные дисциплины, конечно же, использовали математику для реализации и разъяснения своих открытий, до известной степени оскверняя тем самым славное наследие Пифагора и Евклида. Например, Лукас не стал бы отрицать знаменитое высказывание о том, что простенькое уравнение подкрепляется бескомпромиссной реальностью атомной бомбы. Однако признать это сродни утверждению о том, что из тех же славных слов, что вышли из-под пера, скажем, Клайва С. Льюиса, можно составить инструкцию по сборке садовых качелей.

Осчастливленный божественным осмыслением своей учебной дисциплины, Лукас получал огромное удовольствие от легкости вероисповедания, которую не могли — он был в этом стопроцентно уверен — испытывать другие ученые. Ежедневно с чистой совестью и безмятежной душой он посещал мессу. В церкви своего прихода, расположенной неподалеку от места его работы — прихожанами были главным образом иммигранты испанского происхождения, с которыми Лукас обменялся едва ли парой слов, — ему удавалось испытывать непринужденные и ничем не запятнанные отношения с Богом, которого он в душе считал Верховным Математиком.