Странный генерал - Олег Коряков

– Что передать командующему, генерал? – обеспокоенно спросил посыльный.

Тупым, деревянным голосом Петр ответил:

– Передайте, приказ будет исполнен.

Дмитрий пошевелился и пытался открыть глаза. Он хотел что-то сказать. Петр порывисто склонился к нему.

– Петро, – понял он. – Это ты… генерал?.. На заводе бы… узнали… Поклонись… там…

Тело его сильно дернулось, он вытянулся – как солдат по извечной солдатской стойке «смирно», губы судорожно сжались.

Буры медленно стянули шляпы…

ЖИВЫЕ ДОЛЖНЫ БОРОТЬСЯ

Третий день над долиной Вилге уныло виснут серые зимние облака. Третий день нудит холодный мелкий дождь.

В кухне домика на окраине Бронкхорстпрейта Антонис Мемлинг играет с хозяином в карты. Игра обоим осточертела, но после каждой партии хозяин дома, чернявый и морщинистый гололобый бур, неизменно говорит, шепелявя: «Ну, шкинем еще?» – потом неторопливо, долго и старательно тасует замусоленную истрепанную колоду и, поплевав на грязные скрюченные пальцы, раскладывает карты. Время от времени оба они посматривают на дверь в комнату и прислушиваются.

У двери недвижно сидит на корточках Каамо. Он сидит так, должно быть, уже не один час. Там, за дверью его Питер. Питеру плохо. Вот уже полтора месяца ему плохо. Полтора месяца прошло, как погиб Дик, а Питер все еще не может прийти в себя. Ему надо было тогда поплакать. Что ж, что мужчина, – слезы помогают и мужчинам. Каамо говорил ему: поплачь – Петр не хотел его слушать. Он сделался сам не свой. Другие этого, может, и не замечали: Питер разговаривал с ними, как обычно, и делал все, что нужно делать, но он стал совсем другой. Прежний Питер ушел куда-то, спрятался вовнутрь, а другой в его оболочке делал за него все его земные дела – ел, отдавал распоряжения, воевал.

Воевал он даже еще лучше прежнего. Когда они по приказу Бота отошли тогда к Силвертону, потом дальше, к Рейтону, генерал Ковалев изумил не только англичан, но и буров. Его частям пришлось оборонять горный кряж между Рейтоном и рекой Бронкхорст. Железная дорога проходила здесь в ущельях. Стоило англичанам всей мощью ударить по ковалевским коммандо и грозно нависнуть над дорогой – вдруг оказывалось, что никаких коммандо тут уже и нет: они налетали на англичан с фланга. Те повертывали фронт, чтобы начисто разделаться с упрямым генералом, – он опять молниеносно отводил свою конную пехоту и нежданно бил с тыла. Его видели всюду, он не хотел укрываться от пуль, была в нем в те трудные дни этакая нахальная и угрюмая храбрость, отдававшая, однако, не бравадой, а полным безразличием к собственной голове. И удивительно, что, ни в грош не ставя свою голову, он все же придумывал хитроумнейшие маневры и головы-то своих бойцов сохранил почти полностью.

Когда после, на военном совете, главнокомандующий благодарил его, генерал Ковалев все лестные слова выслушал мрачно и безмолвно, словно касались они совсем не его. Возможно, он даже и не слушал их вовсе; он стоял недвижно, с плотно сжатыми губами, смотрел куда-то вдаль, за хмурый вельд, и в серых его славянских глазах ничего, кроме глухой тоски, не было.

На том же военном совете была утверждена новая дислокация сил. Якобу Деларею со всеми коммандо западных округов предложено было оставаться на западе от Претории. К северу от павшей столицы, по железнодорожной линии на Питерсбург, располагались части генерала Хроблера. Христиану Бота, брату главнокомандующего, поручалась охрана подступов к дороге Претория – Лоренцо-Маркес с юга. Генерал Ковалев оставался в распоряжении Луиса Бота, войска которого должны были, сдерживая основные силы англичан, наступавших от Претории, прикрывать Махадодорп, новую резиденцию правительства. Таким образом, Трансвааль перешел к системе круговой обороны.

После этого кригсраада – он состоялся в средине июня – пришло длительное затишье. Англичане приостановили наступление, подтягивая резервы и пытаясь навести порядок в тылу, на оккупированных землях. Буры тоже приутихли, войска их изрядно поредели; значительная часть бойцов разошлась по домам, многие двинулись на восток, к границам португальского Мозамбика, где у трансваальцев искони были зимние пастбища, – без этого не прокормить бы ни стада рогатого скота, ни лошадей. Бурский лагерь под Бронкхорстспрейтом, где размещался штаб главнокомандующего, сделался совсем немноголюдным. Правда, правительством уже были разосланы по стране агенты, чтобы предупредить буров, что к августу Бота вновь собирает граждан республики под боевые знамена…

Дождь все нудил и затягивал в дремоту. Петр отложил книгу и поднялся с узкого деревянного диванчика, на котором валялся весь день. За дверью, на кухне, негромко переговаривались хозяин дома и Антонис Мемлинг. Дуются, как обычно, в карты. Раскурив трубку, Петр подошел к окну.

За частой сеткой дождя смутно виднелись лагерные палатки. У коновязей стояли понурые мокрые лошади часовых. Какой-то карапуз в большой отцовской шляпе, накрывшей ему уши, сосредоточенно бросал камни, метя в консервную банку, валявшуюся посреди громадной лужи. Судя по всему, он решил выбить банку к противоположному краю лужи. Большинство камней летело мимо цели, но малыш со всей серьезностью продолжал начатое дело. Упрямый выйдет из паренька бур.

С удивлением и радостью Петр ощутил, что мир сегодня не так уж противен ему. Видно, начался в душе перелом, надеяться на который он почти отчаялся. До сих пор, последние полтора месяца, он жил в каком-то странном раздвоении. С одной стороны, был он, было его «я» со всей его жизнью, с Дмитрием, с кровоточащими воспоминаниями и постоянной болью. С другой – все остальное, в каком-то призрачном тумане, словно бы потустороннее и никак его не волнующее. На это остальное он реагировал автоматически, как бы бессознательно, подобно сомнамбуле: шел бой – он отдавал какие-то распоряжения, и они почему-то оказывались правильными и удачными; ему задавали вопросы – он отвечал, как в полусне; Каамо ставил перед ним еду – он ел почти инстинктивно; видел грязь на руках – какая-то полузабытая привычка вела его умыться. Все это было ненужное, чужое, прямо к нему не относящееся.

Сейчас впервые за долгие недели он вдруг ощутил себя частицей окружающего мира: и лагерь воспринял как свой лагерь, и мальчонкой у лужи заинтересовался и понял, зачем этот мальчонка бросает камни, и даже захотел, чтобы маленький упрямец добился своего.

Кто-то грохнул входной дверью, и на кухне дружно на него зашикали. Вошедший спросил Ковалева, и Мемлинг ответил, что генерал отдыхает и он его тревожить не будет, даже если это надобно самому президенту.

Петр улыбнулся и шагнул к двери.

Его вызывал главнокомандующий…

Бота был чем-то возбужден и, кажется, недоволен. Это не бросалось в глаза; он был, как всегда, подтянут и вежлив, приятный баритон его звучал в обычном среднем регистре. Но расстегнутая верхняя пуговица на френче, торопливое, нервное шевеление пальцами, еле заметное подергивание тонкой темной брови выдавали расстройство.

Поздоровавшись, он подошел к столу и подвинул Петру распечатанный конверт:

– Взгляните.

Это было письмо от лорда Робертса. Английский главнокомандующий извещал коммандант-генерала Бота, что сего дня, 19 июля 1900 года, в 16.00 шестьсот бурских семей, эвакуированных из Претории, будут доставлены на станцию Вандермерве и могут быть беспрепятственно приняты бурскими властями.

– Я распорядился, – сказал Бота, – выслать туда необходимое количество фургонов. Конечно, все преторийцы уже ринулись на эту станцию. Но каков лорд! Сегодня в шестнадцать. А письмо доставлено в седьмом часу вечера!

– Мост через Бронкхорст взорван нами, – напомнил Петр.

– Есть брод.

– Не нравится мне это, – буркнул Петр.

– Мне тоже. Я прошу вас… Надо обеспечить охрану. Как вы смотрите, если послать ваших йоганнесбуржцев?

– Я выеду вместе с ними.

– Спасибо, генерал. Тогда я буду спокоен.

– Не задумал ли Робертс какой-нибудь каверзы?

– Какой?

– Если бы знать, – пожал плечами Петр.

– Будем надеяться на провидение, – Бота чуть прищурил насмешливо глаза, – как не устает повторять наш президент…

Через полчаса Петр с несколькими сотнями бойцов был уже в пути. Дождь почти перестал, но облака еще толклись в вечернем небе; дороги развезло. У разрушенного моста, по обе стороны его, Петр оставил сильные брандвахты.

К станции Вандермерве они подъехали уже в темноте. Большая толпа пеших и конных месила грязь у станционных домиков. Ее освещали чадные факелы. Возбужденный говор, выкрики и плач стояли над толпой. Фургоны еще не подошли. Как выяснилось, вместо шестисот семейств приехало лишь сто. Адъютант генерала Бота, в качестве официального лица встречавший эвакуированных, не добившись толку от английских представителей, метался между прибывшими, пытаясь наладить их регистрацию, чтобы затем можно было направить запрос английским властям.