Какого года любовь - Холли Уильямс

Вайолет была одна, шла в библиотеку под пасмурным небом или ехала автобусом навестить Джен, – все мысли ее были заняты возвращением Эла. Она ждала его с нетерпением, дождаться не могла, словно голодная. Больше года прошло с тех пор, как она в последний раз к нему прилетала. Дела в “РоСте” шли хорошо – и до такой степени, что Эл убедил Микки, с которым очень сдружился, доверить ему создание лондонской версии журнала. “РоСт: ЛДН” в основном будет использовать американский контент, приправленный дозой специфически британских материалов. Эл, конечно, станет редактором. Это было повышение, но, что более важно, это был проект, который возвращает его домой.

Однако тоска по Элу просыпалась в Вайолет, только когда она оставалась одна. Стоило явиться Лили, как Эл исчезал, и ей хотелось лишь, свернувшись калачиком, уложить голову на колени Лили, и чтобы ее гладили, а остального всего как бы нет и не было.

Как это будет работать с Элом в той же комнате, было неясно. Вайолет все старалась вообразить себе их троих вместе в доме, но получался лишь смазанный составной образ, коллаж, который никак не удерживался в голове.

Лили попыталась сказать мягко – а затем громко, чтобы перекричать ветер, – что, по ее мнению, решение Вайолет жить в “Матильде” без Эла, скорее всего, будет неправильно истолковано.

– То, что произошло между нами, это было так классно! – сказала она, сжимая плечо Вайолет. – Но я всегда знала, что там проставлен срок годности. Я не хочу мешать вам с Элом и думаю, что, если ты останешься жить в “Матильде”, я…

– Я просто не хочу выезжать! – уперто пробормотала Вайолет.

– Но разве мы сможем, – сказала Лили, останавливаясь и разворачивая Вайолет к себе лицом, чтобы та как следует вгляделась в ее голубые, слезящиеся на ветру глаза, – разве мы сможем жить вместе и… и не продолжить? Ты всегда говорила, что все это лишь до тех пор, пока вы с Элом снова не съедетесь. Не сочтет ли он то, что ты продолжишь жить рядом со мной, выбором очень… очень значимым?

Вайолет поковыряла носком ботинка влажную землю и наконец глянула на Лили из‐под ресниц, просительно сложив губы.

– Думаю, мы с Элом могли бы, ну, знаешь, возобновить наши переговоры.

Лили, закатив глаза, притянула ее к себе.

– Да, – сказала она ей на ухо с порочной улыбкой, – с тобой не соскучишься.

В день, когда Эл приехал, никаких таких улыбок не наблюдалось. Лицо у Лили было непроницаемое, а Вайолет маялась ощущением, что внутренности ее кто‐то тащит туда и сюда, как клейкую жевательную резинку.

Наконец раздался звонок в дверь, и вот он здесь. Загорелый, волосы отливают золотом в гаснущем свете зимнего дня. Кажется, он даже выше, чем ей помнилось?

Вайолет рванулась к нему опрометью, зарылась в него лицом, глаза крепко зажмурены, а он обнял и притиснул ее к себе. Он дома.

С секунду ничего больше не существовало.

Эл столько мечтал о воссоединении, что ему хотелось приметить каждую мелочь и бережно сохранить в памяти. Однако ж потом все понеслось, стремительно, не ухватить. “Ты, должно быть, озяб”, – воскликнула Вайолет, втаскивая его в дом. Его спешно провели по “Матильде”, и экскурсия оставила впечатление сразу и яркое, и расплывчатое для глаз, смыкающихся ввиду смены часовых поясов. Ему понравился организованный хаос этого места, непомерно высокие стопки общих полотенец, простыней и футболок на обширных полках в подсобке, здоровенные сковороды на кухне и шаткая этажерка, плотно забитая овощами. Однако дом был запущен, не прибран, и это поражало, пока он не вспомнил, как Вайолет жаловалась по телефону, что никак не наладить уборку мест общего пользования, если половина жильцов считает, что любая работа по дому – это “патриархальное угнетение”.

Каждая из обитательниц “Матильды” заключила его в жаркие приветственные объятия, и Эла порадовало, как сердечно они к нему отнеслись. Он отметил, как лицо Вайолет светилось от гордости за них, когда, усадив его за обширный кухонный стол, они принялись расспрашивать, как ему жилось в Сан-Франциско. И, похоже, их по‐настоящему впечатлило, когда Вайолет развернула свой чуть припоздавший, потому что Эл хотел вручить его лично, подарок ко дню рождения: альбом “Блу” в обложке, подписанной самой Джони Митчелл: “Моей подруге Вайолет, умнице, голубому чулку”. “Это что‐то особенное”, – с сияющими глазами, что ей было совсем не свойственно, выдохнула Крис, выслушав рассказ Эла о том, как он тусовался со знаменитой певицей.

Однако ж единственной соседкой Вайолет, к которой Эла впрямь потянуло, оказалась Лили: ошеломительно привлекательная, но холодноватая, одна из всех она держалась от него на расстоянии вытянутой руки. Он то и дело ловил на себе ее взгляд, перехватывал его, и она тут же отводила глаза, как будто ей скучно, и ему страшно хотелось незамедлительно ее обаять.

В ту ночь они с Вайолет почти не спали. И когда на следующее утро Вайолет, сосредоточенная, очень прямо села в постели и сказала, что ей нужно “объясниться насчет Лили”, реакция Эла оказалась значительно более ровной, чем могли предполагать и она, и он сам.

Эл давно подозревал, что у Вайолет что‐то есть, с кем‐то в доме или с одним из их старых друзей-приятелей. Он пытался расспросить ее об этом по телефону, но обнаружил, что сформулировать вопрос прямо выше его сил. Тогда он написал длинное письмо, в котором вопрос задал, а затем попытался с мучительными подробностями объяснить, как горько сожалеет о том, что идея с открытыми отношениями вообще слетела у него с языка. Однако ж, перечитывая письмо, Эл со стыдом понял, что так и не сумел найти правильные слова: в целом, звучало оно плаксиво, психопатично и жалко. Он швырнул его в мусорное ведро и продолжил воображать худшее.

Последние недели в Сан-Франциско совсем уже обезумевший Эл ходил со своим страхом по городу, как с камешком в ботинке, принес его в самолет и к тому времени, как добрался до Ислингтона, оказалось, что камешек обратился в остроугольную каменюку. Но теперь он лежал здесь, на свету, поблескивал и выглядел довольно заманчиво.

– Да, она правда нечто особенное. Очень, очень красивая. Я тебя не виню, – только и сумел он сказать. Почему‐то эта изящная, дерзкая блондинка Лили никак не представлялась… угрозой. И в башке его, сбитой с толку, лишенной сна и любовью утешенной, настойчиво болталась мысль, как они две смотрятся вместе, голенькие, мысль, которую он изо всех сил пытался прогнать, стыдясь того, что мужское желание подглядеть размазано у него по физиономии.

Вайолет же, спросив себя, на пользу ли этот мысленный образ делу, решила, взвесив, что будет рада оставить пока все так, как есть. Пробормотала ободряюще несколько общих слов и снова принялась целоваться. И когда у них