Время драконов (Триптих 1) - Сергей Гусаков

Сталкер и Сашка заглянули в кружки — там ещё оставалось; «НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!» — картинно удивился по этому поводу Сталкер и долил из фляги; опустевшую флягу сунул за бревно. Было слышно, как девчёнки в палатке расстилают спальники.

— Я, пожалуй, у костра останусь,— сказал Сталкер,— тесно там. А ночь — ничего... Люблю в такую ночь у костра...

— Кого? — мгновенно отреагировал Егоров.

— Себя, хорошего. Бо терпеть не могу групповщины, да. Однако не вздумай стебать — себя я люблю платонически, неразделённо.

— Это как? — опешил Сашка.

— А это, чтоб ты голову свою стебовую на ночь поломал... И вообще: что может быть дурнее храпящей рядом тётки?

— Дурно пахнущий мужик! — донеслось из палатки.

Все засмеялись.

— Ничего вы не понимаете. Мне свобода дороже...

— Радикулита? — с готовностью подхватил Пит.

— Сталкер демонстративно поднял вверх брови, затем с сожалением посмотрел на Пита.

— Эх, ты... Так и помрёшь Вечным Чайником. Сколько лет ходишь — ну хоть ЭТО знать должен! Какой же радик на пенке?

— Сталкер... Бедненький... Иди к нам, мы тебя со всех сторон согреем,— смеясь, крикнула из палатки Лена,— ты только скажи, когда на Натке женишься? Смотри — проморгаешь...

— Все бабы — дуры,— сокрушённо пробормотал Сталкер, опуская кружку.

— Сашка пошёл в палатку помочь устроиться девчёнкам; Пит взял сигарету, оставленную Сашкой на бревне, повертел её в руках — и вдруг спросил у Сталкера:

— А Виталик... Он как погиб?

* * *

— Он стоял на ветру, глотая слёзы. Дул резкий, холодный ветер —

: как и тогда, два месяца назад, когда они впервые пошли вместе в Ильи...

: Сегодня были только Пищер, Дизель и Гена. Мамонта неделю назад забрали в десант, и он ещё ничего не знал. Ольга подошла позже,— смазанные глаза, чёрный платок...

Дизель с Пищером почти не разговаривали —— стояли порознь; Пищер ближе к гробу, Лёшка в стороне. Потом он куда-то ушёл, вернулся с Ольгой... А Пищер всё смотрел по сторонам, ни на ком не останавливаясь, взгляд не в глаза — по груди. Маленький рост. Когда несли гроб, ему приходилось вытягиваться, идти на цыпочках, чтоб упереться плечом...

— Было солнечно; лужи талого снега, апрель — но ветер продувал насквозь,— хотя, может, и не ветер это был, и не от ветра знобило — не от того ветра, что дул по ногам — а от того, что подкашивал под ноги — это был такой страшный удар, а солнце продолжало улыбаться, плавясь в грязных лужах,—

— как раньше улыбался он, он ведь всегда улыбался,— самый младший из них, и мама стояла одинокая, тоненькая, чёрной тростинкой на холодном ветру; даже отец приехал на похороны и стоял сбоку, что-то спрашивая у ребят — Сашка не слышал, о чём они говорили: слова относило ветром; он вспомнил другие похороны — и слёзы душили его, он не мог отвечать, когда его спрашивали, не понимая, отчего — смерть, почему,— но приходилось говорить: никто ведь не знал, как он погиб,— и приходилось рассказывать: к Дизелю и Пищеру, нашедшим тело, боязно было подходить,— а Сашка был с ними, когда искали,— когда ещё думали, что — найдут, что ещё можно спасти... И нужно было всё это говорить, выговаривать —— сквозь слёзы — и повторять, повторять, повторять...

..: В морге ревел орган,— «зачем орган, и так всё...»,— думал он, не слыша, что говорили другие — Виталик, Вет стоял перед глазами — живой, смеющийся,—

: Пищер не дал ему верёвок и снаряжения. В НБС считали такие выезды безумием, и Виталику просто запретили ехать. Было ясно, что ехать нельзя — снег, обледеневшие склоны Чатыр-Дага, по прогнозу на ближайшие недели пурга; добро б ещё с группой — тогда погода по боку, всё равно под землёй всё иначе, и наверху гарантированный костёр; дежурные, знающие КС любого погружения и готовые оказать помощь, твои товарищи на страховке при спуске и подъёме —— но ехать одному...

... Гроб не открывали: серый тяжёлый металл — так он вернулся оттуда, из своей последней поездки, и лица его больше никто никогда не увидел. Потом выяснилось, что он собирался ехать не один — с ним должен был ехать Лис. Лис был почти магистром, его знали все, потому что все покупали у него анораки, комбезы, рюкзаки, самохваты и рогатки,— мастер по изготовлению снаряжения, золотые руки — говорили о нём,— и никто не подумал ничего плохого: мало-ли из-за чего человек не смог поехать?.. И добренькие люди одолжили Виталику снарягу — в том числе старую гнилую пеньку, которая оборвалась, когда он висел над двенадцатиметровым колодцем: просто каменным мешком, не стоящем света фонарика — без ответвлений и продолжения...

Не сулящем ничего — кроме смерти.

: В автобусе было тесно, гроб тяжёлой монолитной плитой — металл, как камень и камень, как металл — скользил по полу, заставляя упираться в него ногами,— давил и вздрагивал, точно живой, будто изнутри кто раскачивал его... У подъезда Пищера остановились — Андрей выскочил за свечёй, потому что в суматохе никто не догадался её взять. Пока ждали Андрея — курили, и снова холодный ветер, лужи, солнце и двор, площадка во дворе — Виталик жил с Андреем в одном доме, и вот теперь — в последний раз — его внесли домой; постояли,— глухо рыдала мать, прибежал растрёпанный Пищер со свечёй, будто в ней было дело, подумал Сашка, потом понял, что Андрей не в себе, ему нужно было делать хоть что-то,—

— Лис,— вдруг сказал он.

— Дизель тут же схватил Пищера за руки, свеча выпала на пол, покатилась по лестнице, но никто этого не заметил — они стояли одни на лестничной клетке и Сашка поднял её — жёлтый парафиновый столбик, а Дизель сказал:

— Ты не имеешь права прогонять его, сегодня сюда может прийти любой,— это была первая трещина между ними — Пищер стоял с руками, сжатыми за спиной Дизелем, и Лис гордо прошёл мимо.

..: Он жил ещё десять дней,— восемь переломов — позвоночник, бёдра, ноги... Как он хотел жить! Страшно было себе это представить — один в ледяном каменном мешке, а сверху дождь, снег... и белое пятнышко неба,—

— Если бы выехать раньше! Если бы оставался контрольный срок! Если б не промолчал тот, кто должен был ехать с ним!..

— И та, что дала верёвку...

— И крымская ГСС, отказавшаяся подниматься на плато из-за плохой погоды,—

: “Спасатели” —— даже следов их не нашли они, когда поднялись наверх. Никто не оплачивал им дорогу, не отпускал с работ, не предоставлял отгулов,— а те, из Крыма, когда им звонили три недели подряд — каждый день, пока не поняли, что надо ехать самим — те, кто назывался спасателями и получал за это гордое имя деньги, уверяли, что ищут, что прочёсано всё плато и его точно нет — ищите-мол-где-угодно, только не на Чатыр-Даге...