Страстная Лилит - Виктория Холт

В конце концов Аманда начала говорить об их детях – нескольких мальчиках и девочках. Он лежал и слушал с глубоким удовлетворением, в мечтах проживая жизнь, которой ему не суждено было жить в действительности.

Однажды летним утром Аманда пришла навестить Уильяма и обнаружила, что он умер. Накануне, когда она говорила о будущей их жизни, он, казалось, не всегда улавливал ее слова, бредил, вспоминал прежнюю жизнь, унижения, отчаяние и стремления; эта бессвязность речи перемежалась выражением желаний сделать что-то значительное и объяснениями в любви.

Она шила и ощущала чувство покоя из-за того, что помогла ему осуществить его мечты. И венец великомученика – пусть совсем небольшой, видимый лишь тем немногим, в чьей памяти останется он и его имя, – и так страстно желаемая им жизнь с Амандой ему все же достались, пусть не в действительности, а в мечтах. Тем не менее в те последние месяцы его жизни он мечтал так страстно, что воображаемая жизнь казалась ему более реальной, чем мансарда, в которой он лежал.

Уильям... мертв. Она стояла, глядя на него и вспоминая десятки других ситуаций: как он целует ее руку по совету бабки Лил, как они стоят по обе стороны колодца святого Кейна, как он выглядел на помосте для найма рабочей силы, как она навещала его в Ньюгейтской тюрьме. Но запомнит она его таким, каким он был в течение последних недель – счастливым и живущим с ней в воображаемой жизни.

Проснувшись, Лилит пришла и стала с ней рядом. Они не плакали, стояли молча.

2

Прошел год после кончины Уильяма. Девушкам исполнилось девятнадцать лет, а Наполеону – четырнадцать.

Наполеон был бы совершенно счастлив, если бы мог забыть Уильяма, но он объяснил Аманде:

– У меня это не получается. Я все время думаю, что, если бы не Уильям, я бы до сих пор был в том ужасном месте и фермер продолжал бы меня стегать; и я бы не отправлялся каждое утро со своей метлой зарабатывать деньги и искать того джентльмена. Потом вспоминаю, что его нет, и мне делается грустно.

– Ты должен помнить, Наполеон, – сказала Аманда, – что Уильям теперь не печалится.

– А я печалюсь, – ответил Наполеон, – из-за того, что он теперь не с нами.

Он преданно любил обеих девушек, и эта любовь была для него источником радости. Он как мог старался услужить Аманде; когда пирожник, укрывавшийся вместе с ним на крыльце от сильного дождя, дал ему фруктовый пирожок, он бережно отнес его домой Аманде; однажды он подобрал букетик слегка увядших фиалок, выброшенный из проезжавшей кареты какой-то дамой; он отнес фиалки Аманде, и это доставило ему огромную радость; но самой большой радостью было бы для него, если бы он мог привести домой для Лилит светловолосого джентльмена; и он был уверен, что однажды сделает это.

Давид Янг продолжал навещать их и теперь уже не скрывал, что приходит повидать Аманду. Он приносил в подарок цветы и продукты.

– Верные признаки того, что он ухаживает, – с тревогой говорила Дженни матери.

Если Аманда выйдет замуж за мистера Янга, размышляла Дженни, то Лилит выйдет замуж за Сэма Марпита, и одна из них заберет с собой Наполеона. Но казалось, что ни Лилит, ни Аманда не торопятся с замужеством.

Аманда наслаждалась обществом Давида Янга. Она с удовольствием выбиралась из лондонских улиц, не перестававших удивлять ее своими контрастами, и гуляла в загородных рощах или по аллеям увеселительных парков. Давид очень хотел показать ей другой Лондон, забавляющийся Лондон. Они были на знаменитой ярмарке в Гринвиче и ели традиционную корюшку, запивая ее ледяным шампанским, в одном из кабачков Блэкуолла. Едва ли был хоть один увеселительный парк, который бы они не посетили. Они пили чай в чайных павильонах парка Бейзуотер; отведали суп из креветок в Рошервилле; танцевали вдвоем в парке Сент-Хелинас в Ротерхайте. Конечно, это было слишком смело, но, как сказал Давид, Аманда теперь вдова, а не юная девушка, нуждающаяся в пожилом сопровождающем. В Хайбери-Барне они танцевали на огромном открытом танцевальном помосте, любуясь звездным небом, а потом отдыхали в укромной беседке, они гуляли по парку вокруг Копенхейген-хауса и сидели за одним из маленьких столиков, попивая чай и любуясь полями Хайгейта и Хемпстеда.

Давид Янг нравился Аманде; нравился за его серьезность и сочувствие к беднякам, которое она и сама испытывала к ним еще тогда, когда не понимала до конца, что значит быть бедным. Она очень старалась за время их прогулок полюбить его, как он этого хотел, но не смогла; он казался моложе ее, хотя и был старше и был несколько непоследователен в своих взглядах.

Он уверял ее, что борется за всеобщее равенство; а она была вынуждена заметить, что для этого нет оснований. О каком равенстве можно говорить, если одни получили образование, а другие – нет? Никогда общественная значимость коновода и пирожника не сравнится со значимостью таких великих государственных деятелей, как Питт или Пиль, или таких великих врачей, как Дженнер; и пока они не получат равноценное образование и не разовьют соответствующим образом свои умственные способности, чтобы быть в состоянии выдерживать сравнение, равенство невозможно.

Он брал ее исколотые руки в свои и неодобрительно разглядывал их.

– Шьете сорочки... портите руки... портите глаза... это нелепо. Поезжайте и поживите с моими родными в Суссексе.

– Вы говорили им обо мне? О том, что я убежала из дому? Что я – вдова?

– Кое-что я им сказал.

– Ах! – ответила она. – Это так на вас похоже. Так похоже на все, что вы делаете и думаете. Вы говорите лишь то, что считаете нужным людям знать... а остальное замалчиваете.

– Нет нужды говорить слишком много.

Слушая его, наблюдая за ним, искренне желая сделать ему приятное, она не могла не заметить, что Давид изменился. Казалось, что политика стала меньше его интересовать; он отошел от своих прежних друзей; он реже выступал на митингах; он расставался со своей любовью к равенству, как личинка расстается со своим коконом, освобождаясь и взрослея. Она поняла: то, что Уильям ставил превыше всего на свете, было для Давида интересной и забавной игрой, и вскоре он сделает то, что его родители, вне всякого сомнения, определят одним словом – «угомонился» – он станет состоятельным человеком, землевладельцем графства Суссекс; его единственной уступкой прежним идеалам окажется голосование за вигов, а не за тори; а прежнее время митингов и праведного гнева, энтузиазма и глубокого сострадания будет ему казаться временем болезни роста, перенесенной им в юности, чем-то таким, чему он поддался, потому что был молод и видел длшь одну сторону проблемы.

Аманда понимала это; она поняла, что это будет так, лишь только он предложил ей навестить его родителей, а ведь сделай он такое предложение Уильяму и прими тот его, это могло бы продлить жизнь Уильяма, хотя и не спасло бы его.