Последний танец Марии Стюарт - Маргарет Джордж

– Но я должна иметь право писать королеве Елизавете, – настаивала Мария. – Даже нижайший из подданных имеет такое право.

– Ах, теперь вы заговорили о правах подданных? Значит ли это, что вы являетесь подданной ее величества?

– Нет! Разумеется, нет. – Как быстро он соображает!

– Тогда вы должны примириться со своим наказанием.

– В чем я виновата?! – воскликнула она.

Паулет с отвращением покачал головой:

– О, мадам, вам хорошо известно об этом!

Он повернулся и вышел из комнаты. Мария не давала ему разрешения уйти, но, с другой стороны, он не считал себя обязанным слушаться ее.

Когда дверь захлопнулась, она повернулась к Нау:

– Вы когда-нибудь видели подобное бесстыдство? Напишите об этом, Нау, напишите, чтобы когда-нибудь другие могли узнать об этом и судить сами!

Его трясло от гнева.

– Обычный маленький человек, даже не дворянин! Все претензии на то, что вас считают гостьей, исчезли вместе со Шрусбери; этот человек определенно тюремщик. Он держит вас в замке, который не принадлежит ему. Он получает приказы даже не от королевы, а от ее главного секретаря и следует указаниям Уолсингема.

– Да. Помните тот день, когда Паулет объявил нам его правила? Никакого общения между нашей челядью и обитателями замка; моим слугам запрещается выходить на стены; кучер не может выезжать без охраны Паулета; никаких прачек; я могу говорить с любым из его слуг только в его присутствии; нельзя принимать или отправлять никаких писем, если они не проходят через французское посольство, а потом через его руки. Он вскрывает мои письма и нагло вручает их мне со сломанными печатями! Какой срам, Нау, какой позор!

– Это новый мир избранников Божьих, – сказал Нау. – Он делает тиранов из маленьких людей.

Мария все еще дрожала:

– Мой герб! Эмблема моего королевского достоинства!

– Они не могут отнять ваше королевское достоинство, мадам. Именно поэтому они боятся его символов.

Мария и ее сильно уменьшившийся двор уже почти два месяца находились в железной хватке Эмиаса Паулета. Еще никогда она не знала такого уныния, не только из-за нездоровья и мрачной обстановки, но из-за самодовольной враждебности их пуританского тюремщика. Она не сомневалась, что ее передали на его попечение, поскольку он считался нечувствительным к любому воздействию. Всю свою жизнь она радовалась способности вызывать симпатию у других людей, как только они встречались с нею. Лишь Нокс моментально невзлюбил ее и считал ее капризной и надоедливой. Теперь дух Нокса как будто воплотился в теле другого человека, и та же самая враждебность сочилась из прищуренных глаз Паулета каждый раз, когда он смотрел на нее.

Старая мадам Райе умерла через пять недель после прибытия; ей было почти восемьдесят лет, поэтому холод и сырость быстро доконали ее. Мария со скорбью наблюдала за ее похоронами в маленькой приходской церкви Святой Марии неподалеку от стен Татбери. Раньше там находился бенедиктинский приорат, основанный в знак благодарности первому владельцу Татбери вскоре после смерти Вильгельма Завоевателя. Но Генрих VIII положил конец монашеским орденам, поэтому верную старую француженку и католичку похоронили по англиканскому обряду, а благочестивый Паулет прочитал фрагменты из Писания. Он настоял на своем присутствии; его темные глаза бегали по сторонам в поисках гонцов или слуг, передающих тайные сообщения.

«Все покидают меня один за другим, – подумала Мария. – Скоро я останусь совершенно одна».

Глядя на простой деревянный гроб, опускавшийся в могилу, она вознесла молчаливую благодарность за то, что отослала Мэри Сетон из этой преисподней льда и холода, так похожей на ад в описании Данте.

В марте Паулет нанес ей визит.

– Мадам, – сухо сказал он. – Мне неприятно слышать о том, что вы снова нарушаете мои правила. Я имею в виду католический обычай раздавать милостыню в Страстную неделю соответственно вашему возрасту. Мне сообщили, что вы раздали шерстяную ткань сорока двум бедным женщинам и, как будто этого было недостаточно, одарили восемнадцать бедных юношей в честь вашего сына Якова. Словно он нуждается в такой суеверной чепухе! Поскольку вы настаиваете на том, что все не запрещенное лично мною считается разрешенным, позвольте мне добавить это к списку запрещенных вещей. Больше никакой милостыни!

– Сэр, я больна телом и духом и нуждаюсь в молитвах бедных людей, – ответила Мария.

– Чушь! – вскричал он. – Довольно этих абсурдных рассуждений! Вы пытаетесь привлечь их на свою сторону, завоевать их преданность и восхищение. Но вы не сможете одурачить меня так же, как этих простаков.

Мария почувствовала слезы, подступившие к глазам, но удержала их.

– Я пришел к вам по другому делу, когда мне доложили об этих глупостях. Вот два сообщения, которые могут заинтересовать вас. – Он протянул ей два вскрытых письма и застыл на месте, явно собираясь проследить за ее реакцией.

– Вы можете идти, – сказала она. – Я могу прочитать их без вашей помощи.

Паулет скривился, но повернулся и ушел.

Мария подождала, пока он не скроется из виду, потом уселась за стол. Первое письмо было уведомлением от французского посла.

«Моя дражайшая дочь,

сообщаю Вам о мерах, недавно принятых парламентом, где преобладают пуритане и другие ревностные сторонники всего английского. Как Вам известно, личные советники королевы составили присягу верности, согласно которой они клянутся умереть за нее, наподобие старинного короля Артура и его рыцарей, и тысячи ее верных подданных подписали этот документ.

Такую меру сочли необходимой из-за угрозы заговора против нее, и это истерическая реакция на убийства протестантов за рубежом. Королева дала понять, что она рассматривает это как спонтанный акт преданности, а не закон как таковой, но парламент настоял на утверждении закона. Поэтому в законодательстве появился «Акт о безопасности королевы». Согласно этому закону парламент вправе назначить судейскую коллегию для расследования любого заговора и наказания для заговорщиков в той степени, какую судьи сочтут необходимой.

Кроме того, парламент обрушился на иезуитов. Любой иезуитский священник имеет сорок дней, чтобы покинуть Англию под страхом обвинения в государственной измене. Любой мирянин, укрывающий таких священников, виновен в тяжком преступлении.

Как будто всех этих событий оказалось недостаточно, всплыл еще один заговор с целью убийства. Некий Уильям Перри заявил, что был нанят папой римским и Томасом Морганом, Вашим представителем в Париже, чтобы совершить покушение на жизнь Елизаветы. Он имел при себе письмо от папского секретаря кардинала Комо, обещавшее ему отпущение грехов в случае успеха. Он прибыл в Англию с пистолетом и пулями, получившими благословение в Риме ради такого дела. В результате мой король счел необходимым заключить Томаса Моргана в Бастилию. Между тем Перри заплатит за свою измену в Тайберне, где его повесят, выпотрошат, четвертуют и так далее. Горожане были так рассержены, что потребовали более сурового наказания, как будто что-то может быть еще хуже! Но Елизавета сказала, что обычных методов будет достаточно.

Меня печалит, что я могу сообщить Вам лишь такие неприятные известия. Пусть Бог будет Вашим утешением».

Мария отложила письмо. Ее сердце громко стучало. Она чувствовала, что попала в новую, более хитроумную ловушку; теперь любой безумец мог указать пальцем на нее и обвинить в чудовищном замысле. Вся страна казалась охваченной лихорадкой убийства.

«Стоит ли читать второе письмо?» – подумала она. Она вспомнила торжествующее выражение на лице Паулета. Должно быть, оба письма могли лишь усугубить ее бедственное положение. Дрожащими пальцами она развернула второй документ и начала читать.

«Высочайшей и могущественной королеве Елизавете.

После долгого рассмотрения и обсуждения мы пришли к выводу, что акт о совместном правлении, предложенный нашей матерью, не является справедливым или желательным для нас. Поэтому мы сочли благоразумным заявить, что таковое правление не может быть одобрено и о нем не следует упоминать в будущем.

Яков VI, милостью Божьей король Шотландии.

Официальная копия, заверенная Уильямом Сесилом, лордом Берли, и Фрэнсисом Уолсингемом, главным секретарем ее величества, 2 марта 1585 года».

Мария застонала и выронила письмо.

Яков полностью отрекся от нее и даже не имел мужества или родственного сочувствия, чтобы лично обратиться к ней. Ему было почти девятнадцать лет – возраст Дарнли, когда Мария повстречалась с ним. Воистину, он был сыном своего отца.

XXI

Морской ветер, насыщенный солью, обдувал задубевшие щеки Гилберта Гиффорда, стоявшего у поручня торгового судна, плывущего из Франции в Англию. Палуба ходила вверх-вниз между волнами, и лишь немногие пассажиры не страдали от морской болезни, но Гиффорд всегда гордился тем, что имел желудок настоящего моряка. Он мог есть почти протухшую пищу, пить прокисшее пиво и никогда не жаловался на пищеварение. «Это благословение Божье», – подумал католик, отрекшийся от своей веры.