Пацаны. Повесть о Ваших сыновьях - Алина Сергеевна Ефремова

стыда от мысли, что завтра Ася расскажет эту историю пацанам. Я смаковал в голове их возможные подстёбки, то, как они будут ржать надо мной, ехидное выражение лица Вано. «Ему бы она не отказала…» – эта досадная мысль навязчиво стучала в виски, я старался отогнать её, но она приходила вновь и вновь.

Во дворе перед моим домом, на лавочках тусовалась компания малознакомых пацанов, среди которых оказался Болоцкий. Он окликнул меня, выбежал на дорогу, по которой я шёл, приятельски перекинул руку через плечо, обхватил за шею и потянул в сторону скамейки, окружённой плотным кольцом пацанов и девчат. Я не видел его с майских. Он восклицал, как соскучился, и засыпал меня вопросами: «Как дела, брат? Как жизнь? Как пацаны?» От него пахло перегаром. Я был подавлен, и поэтому водка, которую они распивали (в ход шла вторая бутылка), была как раз тем, чего мне так не хватало в эту минуту.

– Ну как дела у пацанов? – спросил он в третий раз.

– Эм… Да не знаю, всё как обычно вроде. А ты не контачишь с Димасом?

– Да не, мы так, созваниваемся. С Асей вот общались на днях.

– А, да? Чего говорит? – безрадостно спросил я.

– А ты что, не видишься с ней, что ли?

– Да нет… Вижусь… Забей…

Разговор явно не клеился. Не достаточен был ещё градус в крови, чтобы мы открыто перетёрли то, что нас обоих действительно волновало. Я решил побыстрее нахреначиться, и уже через четверть часа перед глазами всё поплыло, появилось ощущение, что всё происходит вовсе не со мной. Тревоги, только-только бывшие явью, отступили, и я беспечно трепался с незнакомыми мне девчонками, всеми силами пытаясь понравиться им.

«Слу-у-ушай, мне тут барыга звонил, у него только-только появился отличный стаффчик. Может, сгоняем? – Болоцкий отвёл меня на несколько шагов в сторону от своих пацанов и предложил это чуть ли не шёпотом. – Это не так далеко от нас, буквально соседний райончик. Сгоняем и вернёмся, накурим парней» – будто оправдался он, увидев мой вопросительный взгляд.

Смутное понимание того, что он бухой, не слишком тревожило. Мне так хотелось совершить какое-то безрассудство, оказаться в центре внимания, вернувшись в компанию с травой, что я, конечно же, согласился. «Ты иди типа первый, а я за тобой через пять минут. Встречаемся в конце дома. На углу», – сказал Лёха.

«К чему такая конспирация? Да по боку!» – пронеслось у меня в голове. Время шло совершенно необъяснимым путём. Я не понял, как оказался в конце дома. Ожидание Болота вроде бы растянулось, но, стоило ему появиться, тут же сжалось в комок, напрочь вылетевший из памяти, как только я увидел его лицо, вынырнувшее на свет фонаря из чёрной тени.

Он сразу же перешёл к делу (градус был уже достаточный, чтобы не ходить вокруг да около): «Чё там Маргарита?» – в лоб спросил он. Я начал говорить что-то утешительное, мол, она раскаивается, не обижается, с Рыжим не общается… Не знаю, зачем я всё это говорил, я не знал всего этого наверняка, да и Рыжий был мне намного ближе Болоцкого, которого я, откровенно говоря, недолюбливал, но водка делала своё дело.

В мгновение ока мы оказались в тачке. Я участливо поинтересовался, как его машина, покрасил ли он бампер, не вышло ли это слишком дорого, сделав вид, будто не знаю про то, что деньги он стребовал с Риты. Не знаю зачем. Совесть-то всегда трезва. Она кольнула меня укоризненно, но я отмахнулся от неё, пообещав подумать об этом позже. Он что-то ответил (я даже не слушал что, улетая в свои мысли), и мы рванули с места в ночь, вдруг сделавшуюся приветливой и жаркой.

* * *

Юность невинна, какая бы она ни была. Мы совершали отнюдь не невинные поступки, но всё казалось игрой. Юность отчаянна. Любовь, ненависть, страдания, счастье – всё должно достичь своего предела, обязательно нужно всё это прожить и прочувствовать в полной мере. Если дружба – то до гробовой доски, если любовь – то чистая и искренняя, если горе – то рвёт сердце в клочья.

До барыги мы доехали благополучно. Шоссейные фонари мелькали яркими вспышками в затемнённых окнах автомобиля, мутный взор едва успевал выхватить их из общей палитры ощущений. От резких перестроений и крутых поворотов я пьянел ещё сильнее, оседая в кресле всё ниже и ниже. Лёха явно превышал скорость, но кому какое дело? Барыга протянул пачку сигарет в открытое окно. Они ударили по рукам – Болото незаметно передал свёрнутый в трубочку косарь и вдавил педаль газа в пол.

На обратном пути меня развезло ещё больше. Я не чувствовал ни движения, ни скорости, утонув в собственном головокружении. Я не осознал момент, когда взвыла милицейская сирена и за нами погнались ослепляющие красно-синие огни. Помню, как излишне эмоционально кричал Лёхе остановиться, но тот ещё яростней вжимал педаль в пол и делал какие-то немыслимые виражи по неизвестным улицам.

«Стафф скидывай!» – заорал мне Болоцкий, кровь которого явно кипела не меньше моей. «Нет уж! Спрячу! Если остановят – тогда скину!» – азартно подумал я и сжал его в кулаке, другой рукой вцепившись в ручку под потолком автомобиля, чтобы меня не кинуло на водителя при очередном повороте направо.

Звук сирены стал утихать, спустя добрую сотню сумасшедших поворотов. Потом и вовсе замолк. Лёха разом припарковался в малюсенькое пространство между двумя машинами, выключил фары, повернул ключ зажигания, сполз вниз по креслу и заорал. Я совсем уже протрезвел от ужаса, онемел и чувствовал только, как капли пота стекают по лицу и спине. Руки тряслись.

– Ну что, ща подождём чуток, бросим тачку и поедем на такси. Деньги есть? –прошептал он.

– Нет, всё, что было, я отдал барыге.

– У меня тоже. Ну, значит, ждём метро.

– Бл*, а сколько времени?

– Четыре утра.

Понятно. На самолёт я уже не попаду.

– Лёх, ты чё не остановился?

– Чува-а-ак, ты серьёзно? Я пьяный и обдолбанный, у нас с собой вес, мы мчим под двести. Наркота у тебя, кстати. Так что ты лучше спасибо скажи!

– Спасибо! – искренне согласился я.

И мы замолчали, видимо, каждый проживая случившееся. Так мы и просидели, не проронив ни слова, ещё с час, пока не заработал общественный транспорт. Мы выползли из машины и побрели в сторону метро: уставшие от выпитой водки и пережитых эмоций.

Самолёт улетел, а я остался. Домой зашёл помятый, от меня воняло перегаром, потом. На часах было начало седьмого утра. Бабушка с дедом уже встали и встретили меня укоризненным молчаливым взглядом. Завтрака на столе не было, но я и не хотел. Мне бы стало не по себе, да только я так устал, что лишь сухо с ними поздоровался,