Две половинки - Татьяна Алюшина

Приходилось предпринимать оперативные действия, которые по-хорошему надо проводить в операционных, а не прямо здесь, на месте, делая все, что возможно, и сверх того…

И так много часов подряд.

Больших зашивал, вправлял кости, экстренно оперировал, останавливал кровотечения и снова зашивал. Четко, без суеты и лишних движений, отдавая жестким, охрипшим на холоде голосом команды, принимая мгновенные решения, оценивая ситуацию – успевая только менять стерильный верхний одежный набор и перчатки.

Когда Степан, вернувшись с командой на базу, стоял под душем, ему все казалось, что въевшийся в кожу запах водки и горевших покрышек не отмыть уже ничем, и отвлеченно думал, что станет объяснять гаишникам по дороге домой, если остановят, чувствовал он себя замаринованным в водочном рассоле.

Хотелось позвонить вот прямо сейчас Стаське и пожаловаться, как зверски устал и замерз, и как сегодня пришлось работать, но Степан опасался, что на такую длинную речь у него ни охрипшего голоса, ни сил не хватит.

Лучшее, что могло с ним случиться, это оказаться возле нее, лечь, прижать Стаську к себе и уснуть.

Где оно, то лучшее?

– За горами, за долами, – указал точный адрес доктор Больших.

Ему еще предстояло принять стратегическое решение: куда ехать? И ехать ли вообще, не проще ли и безопаснее лечь в дежурке и проспать до утра. Это, конечно, не климатический курорт и не перинное раздолье – шум, гам, возможная беготня – работает следующая смена, но все же…

Да к черту! Что он, бомж какой?

Раз нельзя к Стаське, он поедет домой! Не так уж он и устал, чтобы не доехать!

Правда, объяснить себе в данный момент, почему нельзя туда, куда хочется больше всего, доктор Больших не смог бы, хоть ты его пытай с пристрастием.

«Завтра во всем разберусь!» – пообещал себе Степан.

И, пребывая в душевном состоянии «назло кондуктору пойду пешком», упертый временами до предела Больших доехал-таки домой, стискивая зубы, не дав себе расслабляться, включил и заправил систему обогрева в подвале, даже пожевал остатки вчерашнего ужина, что-то доказывая себе, и лег спать.

И проснулся почему-то ни свет ни заря, поворочался с боку на бок, пытаясь снова уснуть, поуговаривал себя, ругнулся, не достигнув желаемого результата, и пошлепал в кухню – варить кофе, раз песня не сложилась.

Дом встретил хозяина улыбаясь, приветливо-радостно, теплом и уютом. Степан улыбнулся в ответ, похвалил мысленно: хорошо здесь у нас с тобой! И в голове сверкнула мысль:

«И неприютно одиноко…»

Степан, как наяву, представил Стаську, потирающую глаза, выползающую следом за ним из спальни в кухню, и как она сонно привалится к его боку.

– Ну, что тебе не спится, старче? – спросит она, не открывая глаз.

А он поцелует ее в макушку, усмехнется:

– Не знаю, ты иди, досыпай, маленькая.

– Мне без тебя не досыпается, – ответила бы она.

И ни на одну его рубашку Стаська бы не претендовала, даже если бы он сам настаивал, а ходила бы в смешной уютной пижамке, всклокоченная, сонная, зевала бы.

Или сидела за компьютером и тихо ворчала на писательниц всяческих французских и английских нерадивых, бросала бы с досады работу и кричала на весь дом со второго этажа:

– Степан! Пошли на мороз, мозги мои выветривать!

Или засыпала в его объятиях у камина, под тихий неспешный разговор, а просыпаясь, нервничала, что прослушала что-то важное и требовала повторить.

Главное, что вся она – ее запах, смех, улыбки, шуточки, дух, характер, движения, легкие шаги, длинные пальчики с миндалевидными ноготочками, розовенькие ушки и летящие прядки волос, золотистые глаза и веселый смех – вся находилась бы здесь, с ним, наполнив дом и его жизнь собой.

– Она тебе понравится! – сказал Степан дому, улыбаясь.

В этот момент, сидя рассветным утром в кухне собственного дома в одних трусах за чашкой кофе, Степан Сергеевич Больших понял, как Божье откровение, одну простую истину, что именно эту женщину он ждал всю свою мужскую жизнь и именно этой женщины не хватало ему в этой жизни.

Ему и его дому!

– А ведь Лев Гурьевич сто раз прав! Что я такого наворотил в своей голове? – Он отряхнулся от всякой надуманной глупости. – Какие препятствия, какие веры могут быть? Стаську в охапку – и домой! И не отпускать! Все!

Хлопнув по кнопке, отключил только собравшийся закипеть чайник, для второй порции кофе, хрюкнувший обиженно от такого неделикатного обращения, и стремительно, большущими шагами прошествовал в спальню одеваться-собираться.

Сначала к Вере в больницу, расставлял приоритеты и дела сегодняшние Больших, выезжая с поселковой дороги на шоссе. Посмотрит, как она, оценит ситуацию, а потом к Стаське.

Хватит! Наигрались!

Возле Вериной койки на стуле сидел незнакомый мужик, в накинутом поверх одежды белом халате, держал больную за руку и, наклонившись поближе, вперед, что-то тихо ей говорил.

Он обернулся на звук закрывающейся двери, увидел Степана и встал.

– Здрасте, – поздоровался мужик.

Степан не удостоил его и словом, кивнул.

– Я выйду, – наклонился к Вере незнакомец, пожав ей ладошку. – Вы поговорите.

И так бочком, бочком, всем видом выказывая неуверенность и признание иного авторитета на данной территории, тихо вышел за дверь.

Степан сел на его место.

– Как ты? – спросил он у Веры.

– Нормально, – тихо ответила она.

– Мне надо посмотреть твой шов, – предупредил он, берясь за край укрывавшего ее одеяла.

– Не надо, Степан, доктор смотрел утром, сказал, все хорошо, – попыталась остановить она, схватив его за руку.

– Тебе, может, и не надо, а мне надо! – твердо, обычным докторским тоном, оборвал он тихое блеяние Веры.

Не обращая внимания на ее слабое сопротивление и смущенно краснеющие щеки, откинул одеяло. Задрал рубашку, отлепил с одной стороны лейкопластыри, поддерживающие марлевую повязку, посмотрел шов, быстро, но легко понадавливал пальцами вокруг шва, заклеил обратно, одернул рубашку и укрыл Веру одеялом.

– Шов чистый, хороший. Как настроение?

Он решил не задавать лишних вопросов, что надо, Степан увидел, а остальное узнает у доктора Иванова.

Но Степан, понял, что ожидал гораздо более худшего, чем увидел.

Спасибо тебе, Господи!

– Хорошее, – ответила, как добросовестная пациентка, Вера, – утром мама с Ёжиком приходили. Спасибо тебе за Валентину Николаевну, мама одна бы не справилась. И за санитарку, тетю Любу, спасибо.

Она вдруг замолчала, задумалась, чему-то смутилась, отвела глаза в сторону от лица Степана и добавила невпопад:

– Большое. Вот Игорь пришел. Сказал, что не уйдет. – Она повернула голову и пристально посмотрела на Степана: – Он хочет вернуться к нам и помогать, пока я не выздоровлю окончательно. И потом остаться. Я раньше его гнала, а теперь чего уж…