Роковая музыка (Музыка души) - Терри Пратчетт

— Кто-нибудь еще, дайте мне гитару!

Музыканты, отпихивая друг друга, кинулись к нему с инструментами. Он не глядя взял пару и потренькал на них. Звуки были не просто безжизненными. Сказать так — значит сильно им польстить.

Представители Гильдии Музыкантов старались отстоять пятачок у самой сцены при помощи несложной стратегии — колошматя почем зря всех посягающих на него.

Мистер Клит сердито таращился на сцену.

— Я не понимаю, — бурчал он. — Это отвратительно. Это однообразно. Это же просто шум. Что они находят в этом хорошего?

Сумкоротый, который уже два раза подавлял в себе желание затопать ногой в такт, сказал:

— Мы еще не слышали главной банды. Эээ. Вы уверены, что вы хотите…

— Мы с своем праве, — отрезал мистер Клит. Он оглянулся на орущую толпу.

— Где-то тут был продавец хот-догов. Кто-нибудь еще желает хот-дог? — представители Гильдии кивнули. — Это хот-дог? Тогда три хот-до…

Публика разразилась приветствиями. И не так, как слушатели обычно приветствуют исполнителей, когда аплодисменты зарождаются в одном конце и постепенно распространяются повсюду, но взорвалась вся одновременно, вопя в один голос.

Клиф, согнувшись, проковылял на сцену. Он подошел к своим камням и уселся, безрадостно глядя за кулисы. За ним появился Глод, щурясь от яркого света.

И это, вроде бы, было все. Глод повернулся и сказал что-то, неслышное за шумом и остался стоять с неловким видом.

На сцену поднялся Бадди, слегка покачнувшись, как будто его пихнули.

Вплоть до этого момента мистер Клит считал, что толпа оглушительно орет. Теперь он понял, что это было неразборчивое бормотание в сравнении с тем, что разразилось теперь. И становилось все громче и громче, пока юноша стоял, слегка склонив голову.

— Но он ведь ничего не делает! — заорал мистер Клит в ухо Сумкоротому. — Чего они так радуются тому, что он ничего не делает?!

— Не могу сказать, сэр, — ответил Сумкоротый.

Он посмотрел вокруг на сияющие, сосредоточенные, голодные лица, чувствуя себя как атеист, случайно забредший на радение.

Аплодисменты начали стихать, но возобновились с новой силой, когда Бадди поднял руку к грифу гитары.

— Он ничего не делает! — завизжал мистер Клит.

— Он пытается наколоть нас, сэр, — проревел Сумкоротый. — Мы не можем обвинить его в исполнении музыки вне Гильдии, если он и не играет.

Бадди поднял глаза.

Он уставился на публику так пристально, что мистер Клит невольно вытянул шею, пытаясь разглядеть, куда же смотрит этот ужасный парень.

Это было ничто. Небольшой его клочок располагался перед сценой чуть правее от них. Люди сбились в плотную массу по всему полю, за исключением этого клочка нетронутой травы прямо перед сценой. Он, казалось, и приковал к себе внимание Бадди.

— Ухухуху.

Клит прижал руки к ушам, но мощь приветственных криков пробудил эхо в самой его голове.

А затем, очень плавно, слой за слоем, они стихли и превратились в звук, который издают несколько тысяч очень тихо стоящих людей и который, как показалось Сумкоротому, был куда опасней всего предыдущего.

Глод взглянул на Клифа, Клиф состроил в ответ рожу.

Бадди так и стоял, уставившись на публику.

Если он так и не заиграет, подумал Глод, тогда это придется сделать нам.

Он прошипел Асфальту, который притаился поблизости:

— Телега наготове?

— Да, мистер Глод.

— Ты заправил лошадей овсом?

— В точности как вы велели, мистер Глод.

— Хорошо.

Тишина стала бархатной. И приобрела засасывающее свойство тишины, которую можно найти в кабинете Патриция, в святых местах и на дне глубоких каньонов, и которая вызывает в человеке неудержимое желание заорать, или запеть, или выкрикнуть свое имя. Это была тишина, которая требовала: заполни меня!

Во тьме кто-то откашлялся.

Асфальт услышал, как кто-то прошипел его имя откуда-то сбоку сцены. С величайшей неохотой он побрел в темноту, откуда Достабль подавал ему яростные сигналы.

— Помнишь ту сумку? — спросил Достабль.

— Да, мистер Достабль. Я положил ее…

Достабль держал в руках два небольших, но очень тяжелых ранца.

— Засунь их в нее и будь готов рвать когти со страшной скоростью.

— Да, это правильно, мистер Достабль, потому что Глод сказал…

— Выполняй!

Глод оглянулся. Если я выкину горн, шлем и эту кольчужную рубашку, подумал он, я еще смогу выбраться отсюда живым. Что он делает?

Бадди положил гитару на сцену и удалился за кулисы. Он вернулся прежде, чем публика успела понять, что происходит. Он нес арфу. Он вышел на край сцены и остановился.

Глод, стоящий к нему ближе всех, смог расслышать его шепот:

— Толлько раз. Давай же. Толлько еще один раз. А я сделлаю все, что ты захочешь, видишь? Я запллачу за это.

Гитара издала несколько слабых аккордов.

— Я имею в виду ее, ты сллышишь? — сказал Бадди.

Еще один аккорд.

— Один лишь раз.

Бадди улыбнулся пустому пространству в толпе и начал играть.

Каждая нота была отчетлива, как звон колокольчика и проста как солнечный свет, так что проходя через призму мозга, она разбивалась на миллионы сверкающих цветов.

У Глода отвалилась челюсть. А потом музыка принялась раскручиваться в его мозгу. Не Музыка Рока, хотя они использовали одни и те же двери. Ручеек звуков волшебным образом возродил в памяти шахту, где он родился, и гномий хлеб, который мама выковывала на наковальне, и ту минуту, когда он впервые осознал, что влюблен [32]. Он вспомнил свою жизнь в пещерах под Медной Головой, до того, как город призвал его, и он так захотел оказаться дома, как не хотел ничего другого. Он никогда и не подозревал, что человек сможет так воспеть глубину.

Клиф отложил свои молотки. Те же самые звуки вливались в его корродированные уши, однако в его мозгу они превращались в разломы и вересковые пустоши. Когда чувства переполнили его душу дымом родного края, он сказал себе: как только все это кончится, я вернусь посмотреть, как там моя старая мамочка и больше никогда ее не покину.

Мистер Достабль обнаружил у себя в голове странные и приводящие в смятение мысли. Они касались вещей, которые нельзя ни продать, ни купить.

Профессор Современного Руносложения стукнул по хрустальному шару.

— Звук слишком слабый, — пожаловался он.

— Не загораживай. Я ничего не вижу, — сказал Декан.

Профессор уселся. Они уставились на маленькую картинку.

Это не похоже на Музыку Рока, — сообщил Казначей.

— Заткнись, — сказал Декан, шмыгая носом.

Музыка была печальна. Но эта печаль развевалась, подобно боевому флагу. Она говорила: вселенная выполнила свое предназначение, но вы-то все еще живы.

Декан, который был восприимчив как кусок разогретого воска, заинтересовался, сможет ли он научиться играть на гармошке.

Последняя нота истаяла в воздухе.

Аплодисментов не было. Публика размякла, как будто каждый слегка высунулся из непробиваемого панциря, в который он был закован, некоторые бормотали себе под нос что-то вроде «Да, вот оно как…» или «Я да ты, брат». Многие шмыгали носами, иногда попадая на соседей.

А потом реальность вступила в свои права, как это всегда и происходит.

Глод услышал, как Бадди очень тихо сказал:

— Благодарю тебя.

Глод наклонился к нему и проговорил, почти не разжимая губ:

— Что это было?

Бадди вздрогнул и, казалось, очнулся.

— А? Что? Эта вещь называется Сайони Бод Да. Как тебе?

— В ней есть… глубина, — сказал Глод. — В ней несомненно есть глубина.

Клиф кивнул. Только когда ты далеко от старых добрых шахт и гор, когда ты странник на долгом пути, когда ты — это ноющая пустота внутри, только тогда ты способен спеть глубину.

— Она смотрит на нас, — прошептал Бадди.

— Невидимая девушка? — спросил Глод, посмотрев на клочок незатоптанной травы.

— Да.

— А, да. Я вполне отчетливо ее не вижу. Отлично. А теперь, если ты прямо сейчас не сыграешь им Музыку Рока — мы покойники.

Бадди поднял гитару. Струны затрепетали под его пальцами. Он почувствовал воодушевление. Он мог играть перед ними — все остальное было сейчас не важно. Что бы ни произошло следом — не имеет значения.

— Такого вы еще не слышали, — сказал он.

Он задал ритм ногой.

— Раз, два, раз два три раз…

У Глода было время распознать мелодию, прежде чем музыка подхватила его. Он слышал ее всего несколько секунд назад. Только теперь это был качун.

Прудер вперился в свой ящик.

— По-моему, мы поймали это, аркканцлер, — сообщил он. — Только вот не знаю, что.

Ридкулли кивнул и продолжил изучение публики. Все они слушали, раскрыв рты. Арфа отмыла их души, и теперь гитара выжигала их спинной мозг.

А перед сценой по-прежнему было пустое место.

Ридкулли прикрыл один глаз рукой и фокусировал второй до тех пор, пока тот не заслезился. Потом он улыбнулся.

Он повернулся, чтобы взглянуть на членов Гильдии Музыкантов и с ужасом увидел, как Сумкоротый поднимает арбалет. Он делал это, казалось, весьма неохотно. Мистер Клит подбадривал его тычками.