«Сыны Рахили». Еврейские депутаты в Российской империи. 1772–1825 - Ольга Минкина

Самые ранние свидетельства о сосуществовании депутатов и поверенных являются в то же время свидетельствами определенного соперничества и конфликтов между ними. В начале ноября 1817 г. евреи из земледельческих колоний Новороссии прислали Голицыну прошение, в котором доказывали неспособность евреев к земледелию и то, что только «клеветнические представления на евреев перед русским правительством предуспели лишить евреев свободы упражняться в преимущественнейших их, по торговым оборотам, занятиях, и заставили их перейти в звание носящих имя черного народа хлебопашцев»[1073]. Просители жаловались на произвол местных властей, требовали отсрочки податей. При этом авторы прошения называли себя депутатами. Голицын отправил запрос главному попечителю колоний И.Н. Инзову, который, как и следовало ожидать, ответил, что «жалобы выдуманы сочинителями оного [прошения], самозванно назвавшимися депутатами, так как их никто не уполномочил, сами же сочинители лентяи и бездельники, отбившиеся от всякого труда кляузники»[1074]. Когда вопрос о жалобах еврейских колонистов вновь затрагивался на заседаниях Комитета министров в октябре 1818 г., те же просители уже именовались «поверенными».

Поверенными могли выступать члены кагалов, уполномоченные своими кагалами. Так, 23 июля 1819 г. кагал местечка Янова Подольской губернии уполномочил в качестве поверенного одного из своих членов Мортко Мошковича Браниса (собственноручная подпись поверенного «Мот Бранис»[1075], так что, скорее всего, он носил двойное имя Мордхе-Мотль). Такая практика была достаточно распространена среди еврейских общин Речи Посполитой в XVIII в., причем член кагала, отказавшийся или уклонившийся от возложенной на него остальными обязанности штадлана, подвергался суровым наказаниям[1076].

Сохранилась доверенность, выданная М.М. Бранису яновским кагалом:

Милостивый Государь, Мортко Мошкович Бранес, уповая на Вашу ревность и трудолюбивую рачительность к общественной пользе, и для того просим Вас, милостивый государь, принять на себя хождение, где будет следовать, по делу нашему о простираемой претензии Яновским бернардинским монастырем… подавать прошения, объявления, манифесты, позывы, протесты, резолюции слушать, требовать копий, подписывать удовольствий и неудовольствий, и все, что Вы ни учините на общественную пользу, мы в том спорить и прекословить не будем[1077].

Доверенность, таким образом, обнаруживает сходство с доверенностями конца XVIII в.[1078] Подписи членов кагала здесь представлены на двух языках, причем подписи еврейскими буквами не были лишь транскрипцией с русского, а, подобно подписям в пинкасах, сопровождались аббревиатурами, указывающими на заслуги членов кагала и их отцов в изучении Торы.

Прошение, поданное Бранисом Александру I месяц спустя, было написано «со слов просителя» польским шляхтичем Яном Вилтацким[1079]. Это обстоятельство особенно примечательно, поскольку прошение содержало резкие выпады против «прежнего польского порядка», произвола польских аристократов – владельцев местечек и католического духовенства. Конфликт между яновским кагалом и монастырем состоял в следующем: еще в 1786 г. владельцы местечка братья А., С. и А. Холоневские установили ежегодные пожертвования в пользу монастыря от своего имени, причем обязали кагал поставлять монастырю воск и свечное сало. Кагал, «составленный из вольных людей», отказался выполнять приказание владельцев местечка, но затем «разными досадами, а даже и опечатанием богомольни» был вынужден подчиниться. После Второго раздела Польши «сильноправное, а даже и насильственное управление помещиков предписанием законов было ограничено», и кагал перестал платить налог монастырю. Настоятель монастыря К. Житкевич возобновил свои претензии только в 1817 г., когда подольским вице-губернатором стал зять владельца местечка Р. Холоневского. Благодаря такой протекции, монастырю удалось добиться взыскания налога путем «военной экзекуции». Бранис ходатайствовал не только об отмене «неправильного» налога с кагала в пользу монастыря, но и о наказании губернских властей и компенсации убытков кагала[1080]. Прошение Браниса по распоряжению Александра I было передано в Сенат, и взыскания с евреев Янова были приостановлены вплоть до пересмотра дела местными инстанциями[1081].

Поверенные полоцких евреев Лейба Аустрих и Ерухим Левит прибыли в столицу для ходатайства по делу о драке между евреями и студентами Полоцкой иезуитской академии. В канун еврейского Нового года (Рош-ха-шана) студенты в сопровождении двух ксендзов, «имея негодование к евреям», отправились громить находившееся за городом еврейское кладбище. Не исключено, что они специально приурочили погром кладбища к еврейскому празднику, для вящего поругания «неправой» веры. К тому же в праздник евреи, в силу галахических запретов, не могли дать им достойный отпор. Студенты опрокинули надгробия и поставили вместо них кресты из дранки. Скорее всего, они знали о том, что установление на кладбище символов «чуждого культа» является для евреев актом осквернения и святотатства. Погромщики также поломали ограду кладбища и разорили «дом омовения» покойников, находившийся на кладбище. Через несколько дней, во время похорон, на кладбище явилась воинственно настроенная компания студентов, которая сбросила покойника с носилок, «яму начали зарывать и евреев бить, разгонять, каковое озорничество еще с присоединения от Польши края не слышно было». Присланный на место происшествия квартальный Марцинкевич не только не защищал евреев, но и «вспомогал» студентам «чинить побои».

За происшествием последовали взаимные жалобы евреев и иезуитов. Губернатор назначил для расследования инцидента специальную следственную комиссию, которая, по словам еврейских представителей, действуя в интересах академии, «провлекла» дело «до зимы, чтобы зима все знаки закрыла», т. е. затянула расследование до зимы, когда снег покрыл следы разрушений на еврейском кладбище.

«Предвидя для себя таковые от комиссии незаконные поступки, единственно к закрыванию [здесь: оправданию. – О. М.] полоцкой академии, и ксендзов, и студентов, принужденными подозревать таковую комиссию» в пристрастии, полоцкие евреи отправили двух поверенных, Лейбу Аустрайха и Ерухима Левита, в Петербург к Голицыну. Еврейские поверенные в своем прошении министру попытались объяснить реальную экономическую подоплеку конфликта между полоцкими евреями и иезуитами. Последние составляли серьезную конкуренцию евреям, «учинивая» им «подрыв разных питей продажею». В 1816 и 1817 гг. полоцкие евреи доносили А.Н. Голицыну о том, что местные иезуиты тайно занимаются продажей контрабандных алкогольных напитков, на что последовал строгий запрет со стороны министра, однако иезуиты продолжали заниматься своим доходным промыслом. Среди полоцких евреев ходили слухи, что иезуиты хотят исходатайствовать у российских властей особое «предписание» о том, чтобы им было позволено «угнетать евреев». К тому же полоцкие иезуиты отличались особой активностью в насильственном обращении еврейских детей в католичество: «Академия ксендзов езуитов из негодования по нашему закону старание приклоняет к угнетению евреев, захватив наших малолетних детей к крещению и, отделяя их [от] отцов и матерей, о чем неоднократно были на оных езуитов к вышнему начальству жалобы, от коих по невинности поступка и состоят возвращенными некоторые дети», – жаловались поверенные[1082].

В ответ на отчаянные призывы положить конец «очернению и притеснительству» еврейского «закона и обрядов» Голицын потребовал объяснений от ректора Полоцкой иезуитской академии и витебского гражданского губернатора и предписал «строжайше подтвердить студентам, дабы они никаких обид евреям делать не осмеливались под опасением строжайших за то взысканий»[1083]. Ректор Р. Бржозовский, в свою очередь, отрицал вину студентов и просил защиты от «еврейской ярости» и «наглых поступков», уверяя, что «жалоба евреев вовсе противна не только истине, но даже естественному порядку»[1084]. К февралю 1820 г. дело было передано на рассмотрение в полоцкий магистрат. Дальнейшие события нам пока неизвестны, однако по общему тону сохранившихся документов можно предположить, что исход дела не был благоприятным для евреев.

Согласно журналу Комитета министров от 20 ноября 1823 г., после нескольких неудачных выступлений еврейских депутатов против выселения евреев из сельской местности «белорусские евреи чрез двух поверенных своих» подали прошение на «высочайшее имя», которое было препровождено на рассмотрение Комитету министров. Поверенные жаловались на голод и неурожаи, сделавшие правительственные меры по переселению евреев почти неосуществимыми, «ибо едва ли один из тысячи переселяемых будет иметь возможность приобрести себе хижину». Поверенные предлагали, «пока рассмотрено и решено будет в особом учрежденном по высочайшей воле комитете вообще участь евреев в России, позволить белорусским евреям остаться на прежних местах и с теми же правами, какими пользовались они до воспоследования указа о перемещении их»[1085]. Примечательно, что поверенные выступали от имени всех белорусских евреев, а не как представители отдельных общин. Следует отметить также их апелляцию к мнению учрежденного несколькими месяцами ранее Четвертого еврейского комитета. Их появление в данном случае, возможно, отражает все возрастающее разочарование еврейского населения в способности депутатов повлиять на правительственную политику. Прошение поверенных излагается гораздо менее подробно, чем записки депутатов, что может служить косвенным указанием на более низкий статус поверенных.