Властитель огня - Дэниел Силва

– Я понял, Абба, – сказал Ионатан, вставая. – Я вас оставляю.

– Он ведь полковник в израильских силах обороны, – сказал Габриэль, когда Ионатан ушел. – И не любит, когда с ним так обращаются.

– У Ионатана своя работа, а у нас – своя. – Шамрон ловко перевел разговор со своих личных проблем на проблемы Габриэля. – Как Лия?

– Я везу ее завтра на Оливковый холм, на могилу Дани.

– Я полагаю, ее доктор разрешил такой выезд?

– Он едет с нами вместе с половиной штата психиатрической больницы на горе Херцль.

Шамрон закурил сигарету.

– Кьяра давала о себе знать?

– Нет, и я не жду от нее ничего. Вам известно, где она?

Шамрон преднамеренно посмотрел на свои часы.

– Если операция развивается, как планировалось, Кьяра скорей всего попивает сейчас коньяк в гостинице для лыжников в Зерматте с неким швейцарским джентльменом сомнительного поведения. Этот джентльмен собирается отправить морем довольно большое количество оружия группе ливанских партизан, действующих отнюдь не в наших интересах. Мы хотим знать, когда это оружие уходит из порта и куда отправляется.

– Пожалуйста, скажите мне, что Оперативный отдел не использует мою бывшую невесту в качестве медовой приманки.

– Мне неизвестны детали операции – только ее главные цели. Что же до Кьяры, то она девушка с высоким представлением о морали. Уверен, она поведет себя жестко с нашим гельвецийским другом.

– Все равно мне это не нравится.

– Не волнуйся, – сказал Шамрон. – Скоро ты будешь решать, как нам ее использовать.

– Куда вы клоните?

– Премьер-министр намерен с тобой поговорить. У него есть место, которое он хочет, чтобы ты занял.

– Быть Джавелином, мастером улова?

Шамрон откинул голову и расхохотался, а потом долго боролся с приступом кашля.

– Собственно, он хочет сделать тебя директором операций.

– Меня? Да к тому времени, когда комиссия Льва покончит со мной, мне еще повезет, если я получу место охранника в кафе на Бен-Иегуда-стрит.

– Ты выйдешь в полном порядке из этой передряги. Сейчас не время устраивать публичные порки. Пусть этим занимаются американцы. Если нам надо говорить кое-кому полуправду, если мы должны лгать такой стране, как Франция, которая не заинтересована в том, чтобы мы выжили, – пусть так и будет.

– «Обманывая, ты воюешь», – процитировал Габриэль лозунг Службы.

Шамрон кивнул и произнес:

– Аминь.

– Даже если я выйду из этой истории целым и невредимым, Лев никогда не даст мне командовать операциями.

– А его и не спросят. Срок службы Льва подходит к концу, а у него не так много друзей на бульваре Царя Саула или на Каплан-стрит. На второй танец его не пригласят.

– Так кто же будет следующим шефом?

– У нас с премьер-министром есть коротенький список. Ни один из этих людей не имеет отношения к Службе. Кого бы мы ни выбрали, ему нужен будет опытный человек в Оперативном отделе.

– Я знал, что дело к этому идет, – сказал Габриэль. – Я это понял, как только увидел вас в Венеции.

– Признаю, мои мотивы эгоистичны. Мой срок службы тоже подходит к концу. Так что если премьер-министр уйдет, уйду и я. И на этот раз возвращения из ссылки не будет. Ты нужен мне, Габриэль. Ты нужен мне, чтобы следить за моим творением.

– За Службой?

Шамрон покачал головой и обвел рукой землю.

– Я знаю, ты сможешь, – сказал Шамрон. – У тебя нет выбора. Твоя мать не без причины назвала тебя Габриэлем. Майкл – самый главный, а ты, Габриэль, – самый могучий. Это ты защищаешь Израиль от его обвинителей. Ты тот ангел, что вершит суд, – ты Властитель огня.

Габриэль молча смотрел на море.

– Есть кое-что, чем я прежде всего должен заняться.

– Эли найдет его, особенно имея твою подсказку. Ты блестяще провел тут детективную работу. Впрочем, у тебя ум всегда работал.

– Это все благодаря Феллах, – сказал Габриэль. – Она обрекла Халеда, рассказав мне о себе.

– Таковы палестинцы. Они зациклены на своих рассказах о потерях и эмиграции. От этого никуда не деться. – Шамрон согнулся, положив локти на колени. – Ты действительно хочешь сам превратить Халеда в мученика? Ведь и другие ребята могут сделать это за тебя.

– Я знаю, – сказал Габриэль, – но мне необходимо это сделать.

Шамрон тяжело вздохнул.

– Делай, раз тебе так надо, но это будет на сей раз твоим личным делом. Никаких команд, никакого выслеживания, ничего такого, что Халед может обернуть в свою пользу. Только ты и он.

– Так и должно быть.

Между ними воцарилась тишина. Они смотрели на огни рыболовецкого судна, медленно плывшего к Тибериасу.

– Мне кое о чем надо спросить вас, – сказал Габриэль.

– Ты хочешь поговорить со мной о «Тохнит-Дале», – сказал Шамрон. – О Бейт-Сайеде и Самайрийе.

– Откуда вы знаете?

– Ты долго блуждал по местам палестинской боли. Так что это вполне естественно.

Габриэль задал Шамрону тот же вопрос, какой неделю назад задавал Эли Лавону в Мегидцо: «Мы их выселим?»

– Конечно, – сказал Шамрон и поспешил добавить: – Из двух-трех мест, ввиду особых обстоятельств. И если спросишь меня, нам следовало их выселить с куда большей территории. Это было нашей ошибкой.

– Не может быть, чтобы вы говорили это серьезно, Ари.

– Разреши объяснить тебе, – сказал он. – История сдала нам проигрышную карту. В тысяча девятьсот сорок седьмом году ООН решила дать нам кусок земли для нашего государства. Вспомни: четыре пятых мандатной Палестины были уже отданы для создания государства Трансиордания. Восемьдесят процентов! Из оставшихся двадцати процентов нам дали половину, десять процентов мандатной Палестины – Прибрежную равнину и Негев. И все равно арабы сказали «нет». Представь себе, что было бы, если б они сказали «да». Представь себе, если б они сказали «да» в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, когда хотели произвести раздел. Сколько миллионов мы могли бы спасти? Твои деды были бы все еще живы. Мои родители и мои сестры могли бы еще жить. А что сделали арабы? Они сказали «нет» и, присоединившись к Гитлеру, восторженно приветствовали уничтожение нашего народа.

– Разве это может служить оправданием того, что мы сгоняем их с земли?

– Нет, и мы поступаем так не по этой причине. Они были изгнаны в ходе войны – войны, которую они затеяли. На земле, которую дала нам ООН, было пятьсот тысяч евреев и четыреста тысяч арабов. Эти арабы были враждебной силой, поставившей себе целью наше уничтожение. Мы знали, что в ту минуту, как мы объявим о независимости, мы станем объектом панарабского военного вторжения. Мы должны были подготовить поле боя. Мы не могли вести две войны одновременно. Мы не могли одной рукой сражаться с египтянами и иорданцами, а другой – воевать с арабами Бейт-Сайеда и Сумайрийи. Они должны были уйти.

Шамрон видел, что не убедил Габриэля.

– Скажи мне, Габриэль, ты думаешь, если бы арабы выиграли войну, были бы евреи-беженцы? Смотри, что произошло в Хеброне. Они согнали евреев в центр города и перебили всех. Они напали на автоколонну врачей и медсестер, поднимавшихся на гору Скопус, и всех умертвили. Чтобы никто не выжил, они облили керосином машины и подожгли их. Такова натура нашего врага. Их цель – убить нас всех, чтобы мы никогда не смогли вернуться. Это является их целью и сегодня. Они хотят всех нас перебить.

Габриэль процитировал Шамрону то, что Феллах сказала ему по дороге в Париж: «Мой холокост такой же настоящий, как и ваш, однако вы отрицаете мои страдания и оправдываете свою вину. Вы утверждаете, что мои раны мной и нанесены».

– Это действительно так, – сказал Шамрон.

– Но разве не было стратегии изгнания? Разве частью политики не была этническая чистка и вы не занимались ею?

– Нет, – сказал Шамрон, – и доказательство вокруг нас. Ты ужинал прошлым вечером в Абу-Гоше. Если бы была повсеместная политика изгнания, существовал бы еще Абу-Гош? В Западной Галилее почему Сумайрийя исчезла, а Аль-Макр по-прежнему существует? Потому что жители Абу-Гоша и аль-Макра не пытались нас убивать. Но возможно, тут мы допустили ошибку. Возможно, нам следовало всех их изгнать, вместо того чтобы сохранять арабское меньшинство в нашей среде.

– Тогда было бы еще больше беженцев.

– Верно, но если бы у них не было надежды когда-либо вернуться, может быть, они могли бы интегрироваться в Иордании или Ливане, вместо того чтобы служить объектом пропаганды для демонизации и делегитимизации нас. Почему отец Феллах аль-Тамари после всех этих лет продолжает жить в Айн аль-Хильве? Почему ни одно из его братских арабских государств, где живут народы общих с ним языка, культуры и религии, – почему ни одно из них не приняло его? Потому что они хотят использовать его в качестве орудия, дающего возможность поставить под вопрос мое право на существование. Я – здесь. Я живу, я дышу. Я существую. Я не нуждаюсь ни в чьем разрешении, чтобы существовать. Не нуждаюсь ни в чьем одобрении. И мне безусловно некуда идти. – Он взглянул на Габриэля. – И мне необходимо, чтобы ты оберегал меня. Мои глаза уже не те, что были.