Царь Алексей Михайлович - Александр Боханов

Уже в январе 1672 года в Ферапонтов монастырь прибыл царский посланник Илларион Лопухин, который привез ответ Государя. Царь сообщал, что он не сердится и «во всем примирения с любовью желает и сам прощения просит». Никону были сделаны послабления, присылались лекарства из Москвы и щедрые царские дары.

Австрийский дипломат, секретарь делегации от «Императора Священной Римской Империи Германской нации» Леопольда I к Русскому Царю Адольф фон Лизек в сентябре — октябре 1675 года находился в Москве, где ему довелось встречаться и с Самодержцем всея Руси. Вот какую характеристику повелителю России он оставил в своих «записках». «Нынешний Царь одарен необыкновенными талантами, имеет прекрасные качества и украшен редкими добродетелями. Он покорил себе сердца всех своих подданных, которые столько же любят его, сколько и благоговеют перед ним»[318].

Австрийский дипломат очень точно уловил одну особенность правления Царя Алексея: он пользовался всеобщим почитанием не только по факту своего, так сказать, «местопребывания», а в силу личных нравственных качеств. Впрочем, как и в любом правиле, в данном случае не обошлось без «исключения». Никон являл пример иного отношения: он до конца своего земного бытия не испытывал к Миропомазаннику ни благоговения, ни любви.

Когда Царь Алексей Михайлович преставился в ночь с 29 на 30 января 1676 года, то последним его желанием было получить письменное прощение («грамоту») у Никона. В духовном завещании Царя говорилось: «От отца моего духовного, Великого господина, святейшего Никона, иерарха и блаженного пастыря, аще и не есть на престоле своем, Богу тако изволившему, прощения прошу и разрешения»[319].

Перед кончиной Самодержец предавал полному забвению давние распри, обращался к Никону как к «великому господину», которым величал его в пору расцвета их дружбы. Во всем происшедшем он видел волю Божию, которую следует принимать безропотно, с полным смирением.

Когда бывшему Патриарху сообщили о последней воле усопшего Самодержца, то Никон отказался писать подобную грамоту, ответствовав, что прежде чем письменно делать подобное, его надобно полностью освободить. Он полагал, что свою душу очистил искренним устным прощением, а о душе своего бывшего друга теперь только можно было молиться «со всем усердием»…

Глава 7. Уповая на милость Всевышнего

На время царствования Алексея Михайловича выпало немало испытаний, затрагивающих благополучие и даже судьбу государства; мятежи, войны, социальные противостояния. И все сколько-нибудь значимое, что случалось в Московском Царстве и вокруг него, все — события, происшествия, недоразумения, неурядицы и конфликты, замыкались на личность Венценосца. Он один мог рассудить и принять окончательное решение. Такова отличительная особенность устроения любой жесткой вертикали властиустроения, каковой и была русская самодержавная система.

Все это требовало от Самодержца огромного напряжения, затрат сил душевных и физических. Ему приходилось вникать в разные местные тонкости и решать массу «пустяшных дел», которые часто могли быть решены местными властями, без какой-либо санкции Самодержца. Однако, не желая брать на себя какую-либо ответственность, а уж тем более инициативу, многие служилые люди разных рангов, руководствовались давней формулой: «кабы чего не вышло», при любой возможности просили санкции вышестоящего начальства. Воеводы же и наместники во многих случаях отправляли или гонцов к Царю, или сами стремились в Москву, дабы «предстать перед ясными очами» и «услыхать слово Государя».

И неслись во весь опор лошади по всем дорогам в Москву. Нередко это были не отдельные нарочные, а целые караваны во главе с местным начальником. Все это создавало массу проблем и обходилось невероятно дорого казне, так как именно из государственных средств и оплачивались подобные «экспедиции». Царю пришлось наводить порядок в этом деле.

В октябре 1649 года появился царский указ, носивший недвусмысленное название: «О непосылке к Государю с маловажными делами нарочных гонцов». В документе говорилось, что из разных городов воеводы и приказные люди «пишут к Государю и отписки присылают с частными разными гонцами не о великих делах». Потому «ямским подводам на Москве и в городах лишняя гоньба, а в прогонах государевой казне убыль великая». В связи с этим, Государь «указать изволил», что «с невеликим делами гонцов из городов не посылать, тем же, которые буду посланы «дать летом по одной подводе с телегою, а зимнем временем с санями, а больше того гонцам не давать»[320].

Взойдя на Престол, Алексей Михайлович был молод, полон жизненной энергии, жажды жизни. Как выразился один из известных историков, он «отличался живым и подвижным характером, обладал крупным умом и восприимчив был к широким государственным планам»[321]. Самодержец был открытым человеком, умевшим свободно, неформально общаться с различными людьми.

Вместе с тем существовали области, где строгие нормы соблюдались неукоснительно. В первую очередь это касалось церемонии принятия послов иностранных стран. «Царский протокол» здесь начал складываться еще в «доцарский период», в конце XV века, при Великом князе Московском Иоанне III (1440–1505, Великий князь с 1462 года), которого называли и «грозным» и «великим». С тех пор церемониал совершенствовался, но по существу оставался неизменным. Вот как выглядела аудиенция Царя, данная датскому посольству в конце марта 1659 года, в описании очевидца — секретаря посольства.

«Доехав до дворца, мы остановились у крыльца, которое ведет в палату, где была назначена аудиенция, и господин посланник вошел в сени, где кругом сидело очень много людей в золотых кафтанах и высоких горлатных шапках[322], они при его входе встали. Затем из приемной палаты вышли для встречи от имени Его Царского Величества — стольник Василий Богданович Волконский[323] и дьяк Павел Гаврилович Симанский, оба в великолепном платье. Они произнесли титул Великого князя, объявили господину посланнику, что Великий Государь его уже ожидает, и повели его в приемную палату, которая оказалась довольно мрачной и скромной, так как украшением ее служили лишь красивые ковры, которыми были увешаны стены и покрыты пол и подоконники».

В этом фрагменте весьма примечательно, что датский гость не называет Алексея Михайловича царским титулом, а величает только «великим князем». Чуть позже он назовет повелителя России как полагается. Самая фактурно интересная часть данного повествования — описание самого приема.