Мои воспоминания - Жюль Массне

Трокадеро, «Кентавра Терея», «Фавна, играющего с медвежонком», трагическую, волнующую «Гориллу, уносящую женщину», что принесла ему почетную награду на Всемирной выставке 1888 года, и «Жанну д’Арк», превратившую площадь Риволи в место паломничества патриотов? Так он трудился без перерыва, оставаясь живым, подвижным до глубокой старости (а ведь он умер в возрасте 86 лет!). И мы удивлялись, заставая его в мастерской за обработкой глины или с резцом в руках, что-то напевающим, с лукавым видом старого парижского мальчишки.

Теперь его слава покоится в каменном саркофаге, из того камня, что он так любил и умел оживлять своим вдохновением. Этот камень обязан ему жизнью, и он же охраняет его смерть.

С Жоржем Берже наша Академия потеряла настоящего аристократа от искусства. Сам он никогда им не занимался, но любил его и преданно ему служил.

Прежде всего он стал организатором наших Всемирных выставок, в том числе той выдающейся, что состоялась в 1889 году. Вспомним также Выставку, посвященную электричеству, в 1881 году, положившую начало повсеместному использованию изобретений Эдисона. Там же мы увидели первое применение телефона или хотя бы услыхали о нем. Разве можно забыть удивление слушателей, когда на другом конце провода зазвучала музыка, которую играли в Опере?

Ему же обязано своим существованием «Общество друзей Лувра». Наконец, он основал «Музей декоративного искусства», первый музей практической направленности. Пожелав заняться политикой, он и в нее принес изящество и улыбку.

Скажу еще несколько слов об английском художнике сэре Уильяме Квиллере Орчардсоне, нашем ассоциированном члене. Он родился в 1835 году в Эдинбурге, а в 1877 его приняли в члены Королевской академии. Он прожил счастливую жизнь, о которой почти нечего рассказать, ибо всю ее он посвятил работе.

Что касается сегодняшнего дня, то мне кажется, что удовольствие беседовать с вами — а такая возможность столь редка! — увлекает меня далее, чем следовало бы. Итак, опустим занавес, как сказали бы в театре.

Мы счастливо достигли конца той Аппиевой дороги, вдоль которой лежат наши умершие. Древние созерцали этот путь с грустью, но без скорби: «Да будет он украшен цветами, и пусть траурный ряд кипарисов оттенит сияющую белизну их могил». Простимся же с теми, кто покинул нас и упокоился в сознании, что благородная их задача выполнена. И, следуя их примеру, вернемся к нашим земным делам.

Ежегодное открытое заседание Академии изящных искусств.

Суббота, 5 ноября 1910 года.

Речь Массне, президента Академии изящных искусств

Господа!

Каких-то две недели назад под этим куполом состоялся большой прием. Здесь собрались тогда представители пяти академий, выдающиеся ученые, блистательные философы, цвет французской словесности и мы, ревнители искусства. Это была официальная церемония, сейчас же — семейный праздник. В своем кругу мы можем без помех вести задушевные беседы и в то же время музицировать, как у господина Шуфлери. Несмотря на нарядный фрак и парадную шпагу на боку, вчерашний президент превратился ныне в чуть выше сидящего товарища.

Но одна мысль удручает нас с самого начала встречи: то, что мы не видим рядом, на привычном месте Анри Ружона, нашего неизменного лучшего секретаря, который еще не выздоровел. Пускай он сам и его семья знают, что мы глубоко опечалены его отсутствием и желаем быстрого и счастливого возвращения, наши самые теплые воспоминания и наша привязанность сегодня с ним.

Да позволено мне будет поблагодарить здесь щедрых дарителей, которые поддержали молодых артистов. Господин Гюстав Клосс пожертвовал Академии изящных искусств сумму, необходимую для того, чтобы снова отправить на виллу Медичи одного пансионера по архитектуре.

Джон Сэнфорд Салтус, гражданин Соединенных Штатов, проживающий в Нью-Йорке, также пожертвовал сумму на выплату годовой премии в пятьсот франков автору батального полотна, отмеченного на Выставке изящных искусств в Париже.

Вдова Амбруаза Тома, согласно его завещанию, датированному 27 июня 1898 года, передала 12 тысяч франков на выплату ренты, распределяемой между молодыми артистами, представленными на Римскую премию. Почтенная супруга моего прекрасного великого учителя оказала нам эту любезность, и ею отныне смогут воспользоваться те, кто соперничает за главную награду в области музыкальной композиции.

Здесь присутствует молодежь — победители последних конкурсов, в судьбе которых мы принимаем живое участие, будущий отряд выезжающих на виллу Медичи, туда, где расцветает искусство, и мы разделяем их радости и надежды. Вероятно, мои юные друзья, мы являем собой закат, а вы — утреннюю зарю. Однако поговорка гласит, что сердце артиста остается вечно молодым. Поспешим же ей поверить!

И если нужны еще доказательства, мы легко их найдем, проследив за великим нашим Фремье, чей недавний уход поверг нас в скорбь, за всем, что делал он на протяжении восьмидесяти шести лет долгой своей жизни.

Посмотрим на начало его пути, когда он столкнулся в первыми трудностями. Он сражался с ними со всей двадцатилетней энергией, его поддерживала вера, взгляд, неизменно устремленный к горизонтам, что ему открывались. Ему пришлось служить в анатомическом музее Орфила, чтобы выжить, но сколько же сумел он извлечь из этой практики в клинике, какие уроки вынести! Он воспользовался ею, чтобы детально изучить анатомию животных, игру их мышц. И годы тяжкого труда породили то, что стало впоследствии самой сильной его стороной.

Каждый из нас чей-то племянник, как утверждает Фигаро. Фремье повезло быть племянником Рюда. Что за учитель и что за ученик! У Рюда усвоил он основы мастерства, но смог при этом остаться оригинальным, неповторимым. «Кто привык идти следом, никогда не вырвется вперед», — говорил Микеланджело. Фремье хотел быть впереди. Так родилась его слава.

А когда ему захотелось ее увеличить, он без труда обнаружил превосходство животных над людьми, и привел множество остроумных аргументов в свою пользу. После чего естественно было отдать предпочтение первым. «Художник-анималист» — единственный титул, которого он требовал.

И как же изумительно его скульптурное мастерство! Художник, располагая обширной, многоцветной палитрой, легкой кистью, способен передать все нюансы, подсказанные ему богатым воображением. Музыкант имеет в распоряжении семь нот и может их варьировать в бесчисленных комбинациях согласно законам гармонии, создавать красочную полифонию. Архитектор чертит план, но услужливый точный карандаш и ластик всегда помогут его изменить.

А скульптор? Пред ним ставят каменную глыбу, и он должен вдохнуть в нее жизнь: «Вот тебе, милейший, резец, зубило и молоток, дабы извлечь из этой темной массы свет, из скальной твердости — нежность, из тяжести — легкость. Из влажной серой глины пусть выйдут распускающиеся цветы и кружева. Давай же, согрей холодный мрамор! Твори и умножай!»

И вот являются на свет «Римский всадник», высоко сидящий на лошади, словно властелин мира, вот «Людовик Орлеанский», достойно и