Кожа для барабана, или Севильское причастие - Артуро Перес-Реверте

— Он просил тебя выйти за него, — уточнила Макарена.

— Это уже позже, после того как я овдовела. Но я решила, что лучше оставить все как есть. Теперь мы каждую среду гуляем в парке. Мы старые добрые друзья.

— И о чем вы разговариваете? — поинтересовался Куарт, улыбкой прикрывая некоторую некорректность вопроса.

— Да ни о чем, — ответила за герцогиню дочь. — Я шпионила за ними. Они просто молча кокетничают.

— Не обращайте на нее внимания. Я опираюсь на его руку, и мы разговариваем о своем. Об ушедших временах. О тех, когда он был молодым искателем приключений — прежде чем остепениться.

— Дон Октавио декламирует ей «Экспресс» Кампоамора.

— А ты откуда знаешь?

— Он сам мне рассказывал.

Крус Брунер выпрямилась и движением, в котором сквозили остатки прежнего кокетства, поправила свое жемчужное ожерелье.

— Да, это правда. Он знает, что я люблю это стихотворение. «Мое письмо, счастливое касание ваших рук, поведает о том, что в памяти не блекнет…» — продекламировала она, завершив строку меланхолической улыбкой. — А еще мы говорим о Макарене. Он любит ее, как дочь, и был ее посаженым отцом на свадьбе… Смотрите, какое лицо сделал отец Ферро. Он тоже недолюбливает Октавио.

Старый священник сердито сморщился. Можно было подумать, что он ревнует. По средам герцогиня дель Нуэво Экстремо молилась одна и не приглашала его на шоколад.

— Я отношусь к нему без симпатии, но и без антипатии, сеньора, — поправил он, — но считаю достойной порицания позицию, занятую доном Октавио Мачукой по отношению к проблеме нашей церкви. Пенчо Гавира является его подчиненным, и он мог бы запретить ему продолжать это святотатство. — Черты его грубого лица обозначились еще резче. — Тут уж он никак не оказывает услуги вам обеим.

— Октавио относится к жизни чрезвычайно практично, — заметила Крус Брунер. — Самому ему нет никакого дела до церкви. Он уважает наши чувства, но считает также, что мой зять принял верное решение. — Ее взгляд задержался на щитах с гербами, высеченных на антрвольтах, окружающих двор арок. — Будущее Макарены, говорил он, заключается не в том, чтобы удержаться на плаву на обломках кораблекрушения, а в том, чтобы взойти на борт новой роскошной яхты. А это мог бы обеспечить ей как раз Пенчо.

— Как бы то ни было, — вступила в разговор дочь, — следует сказать, что дон Октавио ни за, ни против. Он поддерживает нейтралитет.

Дон Приамо воздел к небу указательный палец.

— Не может быть нейтралитета, когда речь идет о доме Божием.

— Прошу вас, падре, — нежно улыбнулась ему Макарена. — Относитесь к этому спокойно. И выпейте еще шоколада.

Старый священник с достоинством отказался от третьей чашки и хмуро уставился на носки своих огромных нечищеных ботинок. «Я понял, кого он мне напоминает, — подумал Куарт. — Джока, драчливого и ворчливого фокстерьера из „Дамы и бродяги“, только гораздо более озлобленного». Он взглянул на престарелую герцогиню.

— Вы говорили о герцоге, своем отце… Он был братом Карлоты Брунер?

Ее лицо выразило удивление.

— Вам известна эта история? — Она поиграла веером, посмотрела на дочь, потом снова на Куарта. — Карлота была моей теткой, старшей сестрой моего отца. Это очень печальное семейное предание. Вы, наверное, уже знаете… На Макарену оно еще в детстве производило огромное впечатление. Она проводила целые дни, роясь в сундуке Карлоты, читая письма, которые так и не дошли до адресата, примеряя старые платья… Она сидела в них у того самого окна, в которое, говорят, смотрела Карлота.

Что-то изменилось. Отец Ферро отвел глаза, как будто эта тема ему никак не импонировала. Макарена казалась озабоченной.

— У отца Куарта, — сказала она, — находится одна из открыток Карлоты.

— Это невозможно, — возразила герцогиня. — Они все в сундуке, в голубятне.

— И все-таки она у него. Та, с церковью. Кто-то подбросил ее к нему в номер.

— Какая глупость. Кто бы стал это делать? — Старая дама бросила на Куарта короткий опасливый взгляд. — Он вернул тебе ее? — спросила она, обращаясь к дочери.

Та медленно покачала головой:

— Я разрешила ему оставить ее у себя. Пока.

Герцогиня выглядела растерянной.

— Не понимаю, как это могло случиться. Ведь на голубятню никто не поднимается, кроме тебя и прислуги.

— Да. — Глаза Макарены были устремлены на старого священника. — И дона Приамо.

Отец Ферро чуть не подпрыгнул на своем стуле.

— Ради Бога, сеньора. — В голосе его звучали обида, удивление и возмущение. — Надеюсь, вы не хотите сказать, что я…

— Я пошутила, падре, — ответила Макарена с таким выражением, что Куарт задал себе вопрос, действительно ли она сказала это в шутку. — Но то, что открытка оказалась в отеле «Донья Мария», правда. В этом заключается загадка.

— Что такое голубятня? — спросил Куарт.

— Отсюда ее не видно, нужно смотреть из сада, — объяснила Крус Брунер. — Мы так называем башню, которая есть в нашем доме; прежде там и правда располагалась голубятня. Позже мой дед Луис, отец Карлоты, большой любитель астрономии, устроил там обсерваторию. А потом она превратилась в комнату, где моя бедная тетка провела взаперти последние годы жизни… Теперь там работает дон Приамо.

Куарт взглянул на старика, не скрывая удивления. Теперь стало понятно, откуда в его жилище взялись книги по астрономии.

— Я не знал, что вы увлекаетесь этой наукой.

— Да, увлекаюсь, — раздраженно буркнул тот. — И вам совершенно незачем об этом знать: это не касается ни вас, ни Рима. Сеньора герцогиня настолько добра, что разрешает мне пользоваться обсерваторией.

— Да, — с явным удовольствием подтвердила Крус Брунер. — Правда, все инструменты старые, но отец Ферро поддерживает их в рабочем состоянии. И рассказывает мне о своих наблюдениях. Конечно, открытий он не делает, но все равно это приятно. — Она с улыбкой похлопала себя веером по колену. — У меня-то нет сил подниматься туда, а вот Макарена иногда поднимается.

Сюрприз за сюрпризом, подумал Куарт. Да у этого отца Ферро тут целый клуб. Да еще такое необычное сочетание — недисциплинированный священник и астроном.

— Вы мне тоже ничего не говорили. — Он глянул в темные глаза Макарены, спрашивая себя, какие еще сюрпризы они могут таить. — О своем интересе к астрономии.

— Меня интересует покой, — просто ответила она. — А там, наверху, вблизи звезд, он есть. Отец Ферро работает и позволяет мне находиться рядом. Я смотрю, что он делает, или читаю. Спокойно.

Куарт взглянул на небо над их головами: голубой прямоугольник в рамке стен андалусского внутреннего дворика. Вдали виднелось одно-единственное облако — маленькое, одинокое и неподвижное, как отец Ферро.

— В другие времена, — сказал он, — эта наука была запретной для священнослужителей. Она чересчур рациональна, а потому считалась опасной для души. — Теперь он откровенно улыбнулся старику. — Инквизиция засадила бы вас за решетку.

Тот опустил голову, сердитый, упрямый.

— Инквизиция, — пробормотал он, — засадила бы меня за целую кучу других вещей, помимо астрономии.

— Но теперь уже этого не делают, — сказал Куарт, вспомнив кардинала Ивашкевича.

— Ну, уж наверняка не от отсутствия желания.

Впервые они рассмеялись все вместе — даже отец Ферро, сначала нехотя, а потом уж так же добродушно, как в прошлый раз. Похоже, Куарт своим разговором об астрономии сумел немного приблизиться к нему. Макарена понимала это и казалась удовлетворенной. Она смотрела то на одного, то на другого священника; ее глаза снова отливали медом, и она выглядела счастливой, смеясь своим звонким, искренним, мальчишечьим смехом. Потом она предложила отцу Ферро показать Куарту голубятню.

Латунный телескоп блестел рядом с мавританскими арками, образующими галерею со всех четырех сторон башни. Внизу простирались черепичные крыши Санта-Круса. Вдали, среди телевизионных антенн и голубиных стай, носившихся туда-сюда, виднелись Хиральда, Золотая башня и часть Гвадалквивира с голубыми силуэтами цветущих жакаранд на его берегах. Остальные части пейзажа, созерцая который томилась у окна сто лет назад Карлота Брунер, занимали современные здания из бетона, металла и стекла. Не было видно никаких белых парусов, никаких кораблей, покачивающихся на воде, а четыре бельведера Архива Вест-Индии напоминали забытых часовых, охраняющих бумагу, пыль и память умершего времени.

— Прекрасное место, — сказал Куарт.

Отец Ферро не ответил. Достав из кармана свой грязный платок, он протирал трубу телескопа, дыша на нее. Телескоп был азимутальный, очень старый, почти двухметровой длины, и стоял на деревянной треноге. Длинная латунная труба и все металлические части были тщательно отполированы и сверкали под лучами солнца, которое, медленно двигаясь над Трианой, уходило к другому берегу. В голубятне было не много интересного: пара кожаных, пострадавших от времени кресел, письменный стол со множеством ящиков, лампа, гравюра XVII века на стене, изображающая Севилью, и несколько книг в кожаных переплетах — Толстой, Достоевский, Кеведо, Гейне, Гальдос, Бласко Ибаньес, Валье-Инклан и трактаты по космографии, небесной механике и астрофизике. Куарт подошел, чтобы рассмотреть их поближе: Птолемей, Порта, Альфонсо де Кордоба. Некоторые издания были очень старинными.