Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

Оставалась последняя надежда – позвать слуг, и отец Браун бросился в дом. Но там выяснилось, что все они, именно сегодня получив выходной от самовластного Пола, покинули остров, и только угрюмая миссис Энтони беспокойно металась по залам. Однако, как только она повернулась к священнику, одна из тайн зеркального дома для него разрешилась. С мертвенно-бледного лица мисс Энтони на него посмотрели большие карие глаза Антонелли. В тот же миг ему стала понятна добрая половина всего происходящего.

– Ваш сын здесь, – без лишних слов сказал он. – Сейчас либо он, либо принц будет убит. Где мистер Пол?

– Он на пристани, – слабым голосом произнесла женщина. – Он… он… он вызывает помощь.

– Миссис Энтони, – голос отца Брауна зазвучал очень серьезно. – Сейчас не время говорить загадками. Мой друг уплыл на своей лодке на рыбалку. Лодку вашего сына охраняют люди вашего сына. Остается только каноэ. Зачем оно понадобилось мистеру Полу?

– Санта Мария! Я не знаю, – крикнула она и рухнула на ковер.

Отец Браун уложил ее на диван, плеснул на нее водой из кувшина, позвал на помощь и со всех ног побежал на пристань маленького островка. Но каноэ было уже посередине реки, старик Пол орудовал веслом с невероятной для человека такого возраста энергией и ловкостью.

– Я спасу хозяина, – крикнул дворецкий. Глаза его сверкали, как у сумасшедшего. – Я еще успею!

Отцу Брауну оставалось лишь проводить взглядом уплывающую против течения лодочку и надеяться, что старик успеет поднять тревогу в городке.

– Дуэль сама по себе – зло, – пробормотал он, приглаживая растрепанные песочные волосы. – Но, чует мое сердце, что-то с этой дуэлью не так. Но что?

Пока он стоял, глядя на идущее волнами отражение заката, с другой стороны острова донесся негромкий, но безошибочно узнаваемый звук – холодные удары металла о металл. Священник повернулся.

На дальнем выступе длинного узкого острова, на полосе земли за последними кустами роз дуэлянты скрестили клинки. Вечернее небо нависло над ними чистым золотым куполом, и хоть до них было достаточно далеко, отцу Брауну было прекрасно видно все до мелочей. Противники сбросили пиджаки, но желтый жилет и белые волосы Сарадина, красный жилет и белые брюки Антонелли в приглушенном вечернем свете напоминали танец заводных кукол. Два клинка сверкали от кончиков до гард, сверкали, словно две бриллиантовые булавки. Что-то жуткое было в этих фигурах, которые казались такими маленькими и такими радостными. Словно две бабочки пытались насадить друг друга на иглу.

Отец Браун во весь дух бросился к ним, ноги его мелькали, словно спицы колеса, но, когда он добежал до поля боя, было уже слишком поздно и слишком рано: слишком поздно, чтобы остановить поединок, проходивший в тени грозных сицилийцев, опирающихся на весла, и слишком рано, чтобы застать лишь трагический исход схватки. Оба мужчины как противники идеально подходили друг другу, ибо искусство принца заключалось в своего рода циничной напористости, а юный сицилиец защищался с убийственной осторожностью. Не много видели забитые зрителями амфитеатры поединков, более захватывающих, чем тот, который звенел и блестел на Богом забытом островке посреди поросшей камышом реки. Головокружительный бой затянулся так надолго, что у отчаявшегося было священника снова проснулась надежда. Вполне вероятно, что скоро Пол приведет полицию. Помочь могло и возвращение с рыбалки Фламбо, потому что, с физической точки зрения, Фламбо стоил четверых. Однако, как это ни странно, Фламбо все не появлялся, и, что еще более странно, до сих пор не появились ни Пол, ни полиция. На всем острове не осталось ни плота, ни бревна, на котором можно было бы плыть, на этом затерянном клочке суши посреди широкого безымянного пруда они были отрезаны от мира так же, как на камне, торчащем из воды посреди Тихого океана.

Почти сразу после того, как Браун это подумал, звон рапир участился, руки принца взметнулись вверх, и между его лопатками появилось пятнышко. Он резко крутнулся, словно собирался пойти колесом, рапира выскользнула из его руки и, сверкнув падающей звездой, полетела в реку, а сам принц повалился на землю так безжизненно и тяжело, что сломал телом большой розовый куст и при падении поднял в воздух облако рыжей пыли… словно дым языческого жертвенного костра. Сицилиец отплатил за кровь отца.

В тот же миг священник бросился на колени рядом с телом, но убедился, что принц мертв. Пока он в отчаянии пытался найти хоть какие-то признаки жизни, с реки донеслись первые крики, и отец Браун увидел, как к пристани подлетела полицейская лодка с констеблями и другими важными людьми, включая взволнованного Пола. Маленький священник в явном смятении поднялся. «Ну почему, – пробормотал он, – почему он не мог приплыть хоть немного раньше?»

Через семь минут остров был уже полностью оккупирован горожанами и полицейскими. Последние возложили руки на плечи победителя дуэли и, следуя обычному ритуалу, предупредили его, что все, что он скажет, может быть использовано против него.

– Я ничего не скажу, – сказал безумец, лицо которого удивительным образом очистилось и умиротворенно просветлело. – Больше я ничего не скажу. Я счастлив, и мое единственное желание – чтобы меня повесили.

После этого его увели. Поразительно, но это истинная правда, он действительно больше не произнес на этом свете ни единого слова, кроме «виновен» на суде.

Отец Браун наблюдал за стремительно наполнившимся людьми садом, за арестом убийцы, за тем, как врач осмотрел труп и тело унесли, словно досматривал какой-то отвратительный сон. Он стоял неподвижно, будто оцепенел от ужаса. Когда записывали свидетелей, Браун назвал свое имя и адрес, но отказался от предложения сесть в лодку, чтобы переплыть на берег. Потом он остался один в саду и продолжал смотреть на поломанный розовый куст и зеленый театр, в котором развернулась эта стремительная и непостижимая трагедия. Свет над рекой медленно померк, болотистые берега укутались дымкой, над водой стремительно пронеслись несколько запоздалых птиц.

Подсознание (необычно оживившееся) упрямо твердило Брауну, что во всей этой истории еще не все понятно. Ощущение, которое преследовало его весь день, нельзя было полностью объяснить «зеркальным эффектом», который он себе вообразил. Он чувствовал, что увидел не истинную историю, а какую-то игру, пародию. Но люди не отправляются на виселицу и не убивают друг друга ради забавы.

Сидя на ступеньках пристани и размышляя, он заметил высокий темный треугольник паруса, беззвучно плывущий над поблескивающей рекой, и вскочил, ощутив такой душевный порыв, что из глаз его чуть не хлынули слезы.

– Фламбо! – закричал он, вцепился в него обеими руками и стал трясти едва успевшего ступить на берег с рыболовными снастями в руках друга, к немалому его удивлению. – Фламбо! Так вы не убиты?

– Убит? – поразился рыбак. – С чего бы это мне быть убитым?

– Да потому что почти все остальные убиты. – От избытка чувств отец Браун словно потерял голову. – Сарадин убит, Антонелли хочет, чтобы его повесили, его мать лишилась чувств, а сам я не понимаю, на каком свете нахожусь, на этом или на том. Но, слава Богу, вы здесь! – И он схватил Фламбо за руку.

От пристани они повернули к бамбуковой стене невысокого дома и прошли под низко нависшим карнизом крыши, заглянув в одно окно, так же, как в первый раз. Взору их предстала освещенная лампами сцена, как будто специально приготовленная для того, чтобы привлечь к себе внимание. Стол в длинном обеденном зале был накрыт для обеда так же, как и тогда, когда на остров стремительно высадился убийца Сарадина, и, как выяснилось, не напрасно, поскольку сейчас там мирно обедали. За одним концом стола с мрачным видом сидела миссис Энтони, а за другим, напротив нее, расположился мистер Пол, управляющий, который с аппетитом ел и пил. Его затуманенные голубоватые глаза странно выделялись, понять, о чем он думает, по худому лицу было невозможно, но выражение его отнюдь не было лишено удовлетворения.

Движением властным и нетерпеливым Фламбо подергал раму окна, распахнул его и просунул голову в комнату.

– Послушайте, – крикнул он, – я понимаю, что вам нужно взбодриться, но, в самом деле, красть хозяйский обед, когда его тело еще не остыло…

– За всю свою долгую и приятную жизнь я украл много разных вещей, – ответил странный господин совершенно спокойным голосом, – но этот обед – одна из тех немногих вещей, которые я не крал. Видите ли, этот обед, дом и сад принадлежат мне.

По лицу Фламбо скользнула догадка.

– Вы хотите сказать, – начал он, – что принц Сарадин в своем завещании…

– Принц Сарадин – это я, – сказал старик, жуя соленый миндальный орешек.

Отец Браун, который стоял у стены и любовался на птиц в саду, подскочил как ужаленный и тоже просунул в окно бледное лицо.