Полное собрание сочинений. Том 20. Золотые закаты - Василий Песков

Майские «фестивали» жуков — не что иное, как свадьбы, где особи разного пола находят друг друга и спариваются. До первой зелени, пройдя стадию куколки, они тихо-смирно сидели в земле. И вот, словно бы по команде, вылет. Их может быть и немного. Но через три-четыре года повторяются вылеты массовые.

Бывает, полчища жуков облепляют деревья. И то, что радует ребятишек, совсем не радует садоводов и лесников. Прорва жуков на свадьбах пирует, и на этом пиру от деревьев остаются лишь голые ветки.

О числе жуков в годы массовых вылетов говорят такие вот цифры. В 1886 году в Саксонии (данные Брема) собрали и сожгли три тысячи тонн жуков (более миллиарда голов). В последние годы число жуков повсеместно снизилось — химикаты! Но в той же Саксонии уже в наше время собрали однажды восемь миллионов хрущей (так иногда называют майских жуков). Нетрудно представить наносимый этой армадой вред. К счастью, массовый вылет хрущей бывает не ежегодно, что объясняется циклом развития этого колоритного насекомого.

После майских гуляний жуки-самцы погибают. Самки тоже. Но перед гибелью они забираются в рыхлую землю и откладывают до семи десятков мелких яичек, из которых дней через тридцать — сорок появляются личинки и сразу же принимаются за еду. В отличие от жуков личинки обгрызают корни деревьев и делают это столь беспощадно, что дерево может засохнуть.

Садам и лесу личинки приносят больше вреда, чем сами жуки.

На хорошем корме личинка быстро растет и превращается в большое мясистое существо длиною в шесть сантиметров — в полтора раза больше жука. Такие находки в земле — пир для крота и радость для рыболова.

С холодами личинка забирается глубже в землю и замирает, а весной опять начинает обгладывать корни. Через три года грязновато-белое пухлое существо превращается в куколку, которая, в свою очередь, становится постепенно жуком. Дождавшись майского теплого вечера, жуки из земли выбираются и летят на свой свадебный праздник, длящийся около месяца…

Постепенно к жукам привыкают. Но первый их вылет всегда волнующ. Он совпадает с началом зеленой весны. Следите! Вылет жуков кое-где уже начался.

 Фото из архива В. Пескова. 8 мая 1998 г.

Таежный тупик

Отшельница Агафья Лыкова рисует!

Жизнь под луной

Весна и в Саяны в этом году опоздала. На горах лежал снег. Еловый лес при сиянии солнца казался нарисованным тушью, а березовый был прозрачен и чист. Весенние воды не замутнили текущего в Абакан Ерината. Но огород на склоне горы уже был без снега. От рыжей земли шел пар. По картофельным бороздам бегала, возможно, только что прилетевшая трясогузка, и над желтыми пуховичками ивы порхали нарядные бабочки.

— Это ты тепло нам привез! — по обыкновению шумно приветствует Ерофей и алюминиевым гребешком приводит в порядок косматую бороду.

Ерофей потерял ногу. И я впервые вижу, как трудно ему на протезе идти по талой, вязкой земле.

— Да, бегал когда-то лосем по этим местам, — говорит он, угадав мои мысли. — Но ничего, ничего, как-нибудь…

Второй мужик из встречающей меня троицы, с ружьем, патронташем и туго повязанной на голове от майских клещей косынкой, круглолиц и очень похож на гольда Дерсу Узала. Это художник из Харькова Сергей Усик. Обстоятельствами жизни он, так же как Ерофей, прибился к таежному очагу. Особо я расскажу об обоих. Главновстречающая тут — Агафья. Не грустна. Посвежела лицом. Но, как всегда, с ходу жалуется на здоровье.

— Ноги болят — то одна, то другая. И немочь…

На Агафье, как водится, резиновые сапоги и новая без воротника одежонка из серой материи.

— Плед-то помнишь? — Агафья с гордостью показывает черную подкладку самодельного пальтеца. В прошлом году я привез ей подарок шведки, читающей нашу газету, — шерстяной плед. Агафье он очень понравился. Зиму она укрывалась этой теплой вязаной шалью, а к весне приспособила для подкладки.

Ишо я стол новый сделала… повела показать свой столярный шедевр, прочно стоящий около печки на раскоряченных ножках.

— Агафья, ты все умеешь. А что ты делаешь с удовольствием и к чему душа не лежит?

Выясняется: любит собирать кедровые шишки, любит тесать топором, ножом что-нибудь резать. Ей одинаково хорошо удаются берестяные туески, ловушки для бурундуков и стоящие на двух столбах срубы-лабазы.

— Коз доить не люблю, — вдруг признается она, подумав.

Обходим с Агафьей двор. Все тут на месте. Белый козел, принюхиваясь, подозрительно смотрит на мир. Две козочки хрумкают ветки ивы. Кошка шмыгнула в лес из сеней. А собаки Ветка и Тюбик подобострастно валяются на земле, повизгивают, полагая: с приездом гостя перепадет им что-нибудь, кроме надоевшей картошки.

У курятника Агафья заговорщически манит пальцем и достает откуда-то сверху припрятанное яичко размером меньше, чем голубиное.

— Петух несется…

Ошеломленный столь необычным явлением, разглядываю яйцо.

— Агафья, петухи не несутся…

— А мой несется! Уже шестое из-под него беру. Желтка нет, один белок…

— Петух ни при чем. Это куры вводят тебя в заблужденье. И причины — в скудной кормежке.

Тут я вспоминаю об особом подарке, который вез из Москвы. Мой друг журналист Леонид Плешаков после рассказа о здешних курах, ворующих друг из-под друга яйца, почти год собирал яичную скорлупу. Агафье не надо было объяснять ценность подарка. Размяв в ладонях ломкий продукт, сыпем курам. В две минуты белый от скорлупы уголок во дворе становится чистым. Агафья соглашается: курам надо давать и другую еду, кроме зерна, но что касается мелких яиц без желтков, остается уверенной: это несется петух. Она уходит в избу и возвращается с берестяной коробочкой. Положив в нее вату, туда же кладет яйцо.

— Покажи знающим людям. Это — петух…

На мешок с гостинцами из Москвы таежные мои друзья глядели, как дети глядят на торбу отца, прибывшего с ярмарки. Когда гостинцы пошли по рукам, Ерофей зашумел:

— А мы?! Сергей, бери-ка ружье, вон там, в углу огорода, держатся рябчики. Я отправляюсь картошку варить, а ты, Агафья, хлопочи о березовом соке!

Оцинкованное ведерко белело возле крайней березы у огорода. Сок лился уже через край. День был жаркий. Напиться хотелось прямо на месте, но я уже знал: стороннему человеку прикасаться к ведру нельзя — «опоганенную» посуду придется выкинуть.

«Таежный квас» Агафья разливала по кружкам на столе, сооруженном перед избушкой, где живет Ерофей. Сверху, с конца огорода, послышались выстрелы.

— Три патрона извел, значит, хотя бы одного сбил, — сказал Ерофей.

Сергей вернулся действительно с одним рябчиком, и трое хозяев стали весело обсуждать, как лучше для гостя приготовить дичину.

Ужинали уже в сумерках. С заходом солнца сразу почувствовалось: зима из гор еще не ушла. Пришлось потеплее одеться и почаще бросать поленья в костер. Но пел уже соловей. Перекликались за огородом дрозды. И монотонно пикала какая-то из ночных птиц. Под эти звуки почти до полуночи шел разговор о том о сем — о новостях «из мира» и о том, что с прошлого лета случилось тут у Агафьи.

Осенью вертолет забросил Агафью на Горячие ключи, и она там жила три недели — «лечила суставы», оставив на хозяйстве Сергея.

Зима была малоснежная и суровая — в одной из ям померзла картошка, но было много ее в другой яме — хватило на еду и посадку. Огород со дня на день начнут лопатить, а картошка уже две недели прорастает, насыпанная на полу в избе у Агафьи. Домашняя живность осталась прежней, но Агафья колеблется: оставлять ли коз в зиму либо порезать? «Трудно заготавливать корм…»

В еде скудности не было. Картошки вволю. Есть запасы крупы. Регулярно пекут тут хлеб.

Поймали осенью и засолили несколько ведер рыбы. Яйца и молоко — лакомство. Охотой можно было бы добыть и мяса, но Ерофей с протезом по тайге не ходок, а Сергей — горожанин, у него охота получается только на рябчиков.

Мне Агафья в письме просигналила: «Батарейки для фонаря нужны. А свеч не вези. Лучше — подсолнечного масла». Опытным путем тут убедились: масло для лампочки с фитилем в два раза выгоднее свечей. К тому же маслом можно сдобрить картошку. Делают это, правда, лишь мужики. Агафья «мирскую еду» по-прежнему отвергает.

Мирская жизнь в этом краю всегда залетная, всегда случайная. При страшной дороговизне вертолеты изредка все же над здешней тайгой летают — на Горячие ключи привозят шахтеров, военные люди изучают следы паденья в этих местах одной из ступеней ракеты, пожарные изредка летом летают. Почти каждый вертолет непременно сделает крюк и сядет «возле Агафьи» хотя бы на час — кто навестить по дружбе, кто любопытства ради. Шум приближающегося вертолета тут всегда радует — можно перекинуться словом с человеком «из мира», о чем-нибудь попросить, передать письмецо.