Интернет и идеологические движения в России - Коллектив Мохова

Попыткой прорыва из застоя «снизу» со стороны общества были политические манифестации 2011–2012 гг., однако подъем политической активности российской оппозиции, названный нами в этой книге «Русской зимой», был неподготовленным, не обеспеченным реальной политической программой позитивных перемен. В результате оппозиционное движение было подавлено уже к 2013 г. Российская власть перешла в контрнаступление, используя, в том числе, и удачно для нее подоспевшие украинские события конца 2013 — начала 2014 г. По мере втягивания России в украинский кризис стало заметно, как на основе ненависти к общему врагу (к Майдану, украинским националистам и Западу), сформированной российскими средствами массовой пропаганды, и всеобщего ликования по поводу присоединения Крыма к России власти пытаются преодолеть безвременье и соорудить подобие новой политической перспективы и мобилизующей идеи. Ее суть состоит в установке на пересмотр результатов распада СССР и на его реставрацию в той или иной форме. В этом же ряду новых тенденций проявился почти весь стандартный набор индикаторов политической реакции:

агрессивная ретрадиционализация, выражающаяся не только в опоре на православно-державнические круги, но и в том, что провластный дискурс буквально переполнен мифологией мировых заговоров. Смутное время начала XVII века и революционные процессы 1917 г., крестьянские восстания и дворцовые перевороты в самодержавной России — все это объявляется единой цепью заговора Запада против России503;

усиливающиеся требования репрессий и подавления любого инакомыслия. Некоторые высокопоставленные представители государственной власти потребовали признать оскорбление «патриотических чувств» (вслед за «чувствами верующих») уголовно наказуемым преступлением504; очевидно, что любое негативное высказывание по поводу действий российских властей в Крыму или в отношении Украины может легко подпасть под такие расплывчатые антиправовые формулировки;

негативная мобилизация, в основе которой лежит нарастание антиамериканских, антиукраинских, антилиберальных настроений, а также развитие иных политических, социальных и этнических фобий в массовом сознании.

Так складывалась идеология «Русской весны», ставшая мощным катализатором ретроградных движений в стране и обусловившая значительные изменения внутри различных идеологических течений России. В предыдущих главах книги были подробно отражены, на примере различных идеологических интернет-сообществ, некоторые реакционные тенденции, характеризующие свертывание идеологического разнообразия при переходе российской политической системы от «Русской зимы» к «Русской весне», а именно:

сжались и без того ограниченные возможности Интернета как средства демократизации и либерализации общественного сознания (как мы уже сказали подробнее в главе 5);

усилился процесс сращивания националистического дискурса с провластным, что отразилось в возрастании активности проимперски настроенных националистов;

произошло свертывание оппозиционного дискурса в тех узких слоях левых и националистических группировок, которые развивали его в период «Русской зимы», в результате чего левые и национал-демократические силы утратили готовность вести диалог с либеральной частью общества;

радикально ускорился процесс маргинализации и виктимизации либералов и либерализма в пространстве Рунета и общественном мнении.

Важнейшей политической тенденцией, которую мы наблюдали с разных точек зрения, стало доминирование в Рунете на момент весны 2014 г., как и во всем медийном пространстве, неоимперской, шовинистической риторики: именно она стала площадкой единения националистов, левых государственников и лояльных режиму конформистов. Иными словами, новый идеологический союз, созданный вокруг неоимперской идеи, сплотил все антилиберальные силы.

В данной главе мы постараемся обобщить и проинтерпретировать полученные нами материалы с целью выявить общие факторы, способствующие поддержанию и воспроизводству в России имперской риторики в ее связи с демодернизационными процессами: укреплением авторитаризма, мифологизацией общественного сознания, ростом различного рода фобий и т. д. Мы попытаемся показать, каким образом антимодернизационная риторика проявляется, подчас в неожиданных формах, у таких разных идеологических течений, как идеологи политического режима В. Путина и российские либералы. С одной стороны, положение антиимперского меньшинства, сторонников преобразований по европейскому образцу в современной, «посткрымской» России незавидны: их выталкивают из политического и информационного пространства, загоняя в «осажденную крепость» даже в пространстве социальных медиа. Однако, в конечном счете, не играют ли сами российские либералы, открещивающиеся как от режима, так и от поддержавшего его российского общества, по навязанным им правилам — в пользу очередных попыток восстановления имперского порядка?

О сущности «имперского синдрома»

Российский сегмент Интернета, отражающий в себе социальные процессы современной России, как будто тотально поражен состоянием дежавю. Многим кажется, что призраки непогребенного, неосмысленного прошлого воскрешаются в исторической памяти: настоящее видится повторением «темных» периодов российской истории. Одним видится 1937 год; другим — время «столыпинских галстуков», а третьим — эпоха николаевской реакции после разгрома декабристов в конце 1825 г. Лозунги с плакатов демонстрантов на маршах оппозиции 2011–2012 гг. и заголовки блогов в либеральном сегменте «посткрымского» Рунета напоминают стихи М. Ю. Лермонтова времени торжества идеологии «официальной народности» о «мундирах голубых» и «преданном им народе». Здесь же, в Рунете, еще активнее обсуждаются причины массового одобрения обществом (во всяком случае, респондентами социологических опросов) открытых действий российской власти в Крыму и скрытых действий на Донбассе.

С одной стороны, популярны объяснения с конструктивистских позиций. Например, либерал А. Илларионов, бывший в начале 2000-х советником президента Путина, полагает, что консолидация общества вокруг действий российской власти в условиях негативной экономической конъюнктуры — следствие государственной пропаганды, или активности «информационного спецназа путинского режима»505. Такая точка зрения может быть выражена в радикальной форме; согласно ей, данные социологических опросов, дающие цифру одобрения деятельности Путина в 86 % (сентябрь 2014 г.), напрямую отображают реальность, точнее, «сознание 123 миллионов (86 %) жителей России»506. Другие конструктивисты не соглашаются с подобной интерпретацией. Например, журналист К. Рогов, не отрицающий определяющей роли российской госпропаганды, указывает на эффект сверхбольшинства и возникновение в обществе «спирали молчания»: те, кто выступал за Путина и раньше, стал об этом громче говорить, а противники путинского режима стали скрывать свои убеждения (в том числе путем отказа от участия в социологических опросах)507. Таким образом, социальная реальность сложнее: вряд ли можно приравнять деидеологизированные слои населения, демонстрирующие конформизм в публичном пространстве, к активным «крымнашистам».

С другой стороны, звучат эссенциалистские и фаталистические интерпретации. Либеральный политолог Е. Ихлов полагает, что агрессивная шовинистическая пропаганда в государственных медиа есть отражение желаний и комплексов народного подсознания. В результате само общество и таящиеся в нем националистические силы, ведущие к формированию русской политической нации, являются своего рода «заказчиком» на внешнюю политику режима Путина508.

Несмотря на многообразие позиций и (зачастую неосознанное) использование тех или иных объяснительных схем, эти дискуссии не выходят за рамки сиюминутных эмпирических обобщений, тогда как теоретический анализ причин очередного срыва процесса политической модернизации и неудач демократических преобразований в России существенно запаздывает. Остаются нерешенными многие теоретические вопросы, которые были поставлены еще в начале 2000-х гг., когда переход власти от президента Ельцина к Путину оценивался многими экспертами как поворот в российской политике, знаменующий собой возвращение к советской модели управления509. Уже тогда многие исследователи связывали эту историческую инерцию с влиянием имперского наследия на жизнь современной России. А. Мотыль, например, отмечал, что основным препятствием на пути к демократизации «России и ее соседей выступают не дурные политики, принимающие глупые решения, а институциональное бремя имперского и тоталитарного прошлого»510. Соглашаясь с автором в признании значимости влияния имперского наследия на современное развитие России, стоит подчеркнуть и наши разногласия. На наш взгляд, не имеет смысла противопоставлять «дурную наследственность» «дурным политикам» хотя бы потому, что деятельность таких политиков чаще всего и приводит к возрождению или оживлению остатков имперского наследия. Кроме того, метафора наследия не дает представления о его конкретном содержании.