Котовский - Владимир Шмерплинг

Но Котовский был уже наверху. Оборвав провода, он смотрел сверху смеющимися глазами на бойцов.

Во время передышек, на досуге, Григорий Иванович любил возиться с детьми. Он набивал свои карманы сладостями и часто шел по улице, окруженный ребятишками, которым раздавал гостинцы.

В одном селе Котовский остановился в доме, где сразу же подружился с шустрым мальчуганом. Он возился с ним, высоко подбрасывал его, усаживал к себе на колени и раскачивал на носках. Мальчик так привязался к нему, что расплакался, когда «дядя» собрался уходить. В это время в хату вошел один из адъютантов и обратился к комбригу: — Товарищ Котовский!

Мать мальчика всплеснула руками. Она не знала, что этот военный, игравший с ее сынишкой, и есть Котовский. С изумлением смотрела она на него. А Котовский, держа ручонку ее сына в руке, важно прощался с ним.

— Боже мой! — заговорила женщина. — Ведь паны и нас и детей наших пугали, говорили, подождите, вот придет Котовский, всем задаст, со всеми расправится. И я своего мальчишку всегда страшила вами: «Не будешь слушаться — отдам тебя Котовскому», — говорила ему. А вот судьба свела, так ребенок от вас уходить не хочет. Я его пугала вами, а вы — вот какой!

Особенно любил Котовский подростков. Он заботился о них, как отец: одного мальчугана вся бригада называла «сынком Котовского».

…Как-то комбриг, проезжая через украинское село, обратил внимание на мальчугана-карлика. Мальчик оживленно что-то рассказывал окружавшим его ребятам, Котовский подъехал ближе и прислушался. Он решил посмотреть, в каких условиях живет этот мальчик, поразивший его своей рассудительной речью. Подъехав к грязной хатенке, Котовский переступил порог и увидел неприкрытую, безысходную нищету. Мать карлика была вдовой. Она осталась одна с многочисленными детьми. За ее юбку держалась маленькая девочка, тоже карлица. Мать рассказывала Котовскому о Фоме — так звали мальчика-карлика. Трудно ей было прокормить детей. Фома присутствовал при этом разговоре; он смотрел исподлобья то на военного в красных штанах, то на мать.

— Ну, так отдайте нам Фому на воспитание! — попросил Котовский. Мать долго не соглашалась:

— Как же мне без сына-то!

Тогда Григорий Иванович стал уговаривать Фому, с удивлением прислушиваясь к его умным ответам:

— Наша бригада будет твоим домом. Я сделаю из тебя человека.

Котовский вывел Фому из хаты, осторожно сжимая в своей руке руку мальчика, словно боясь причинить ему боль. В этот же день он отправил его к жене, в тыл бригады. Он писал жене: «Посылаю тебе „гиганта Фому“, о будущем которого нужно позаботиться. Я едва уговорил мать отдать этого героя нам, чтобы вырвать его из нужды и темноты деревенской. И вот нам, коммунистам, предстоит задача сделать из него гражданина республики. Ты его обмой, полечи и подкорми сначала, а уж потом будешь воспитывать и обучать. Он умница, развит, но забит и несчастен ужасно. Братва его в обозе, конечно, испортит, создав из него шута, а у него умная и чуткая душа».

Фома предстал перед Ольгой Петровной в громадных, сваливающихся с ног, разбитых сапогах; половину его лица прикрывал большой синий картуз. Фома был весь во вшах, тело его покрывала грязь.

В первый же вечер Ольга Петровна вымыла мальчика, постригла ему волосы, намазала мазью болячки. У Фомы пропало все его красноречие. Он неловко чувствовал себя в чистоте. Но скоро освоился.

Ольга Петровна сшила Фоме костюм. Лучший местечковый сапожник снял мерку И сшил ему сапоги. Котовская научила мальчика читать, и скоро вся бригада называла «сынка Котовского» по имени-отчеству — Фомой Федотовичем.

Тринадцатилетний мальчик жадно ловил каждое слово комбрига. Он припоминал эти слова, когда влезал на тачанку и обращался к жителям с речами о революции, о борьбе с панской Польшей…

Так Фома Федотович стал популярным оратором.

Особенно любил он толковать о земле. В каком бы селе ни останавливались бойцы, Фома собирал вокруг себя крестьян и беседовал с ними. Он был хорошим агитатором. Вначале люди смотрели на него с любопытством, а потом начинали толкать друг друга:

— Який маленький! На вид дитина, а як говорит гарно!

Фома научился читать газеты. В несколько недель изменился его внешний вид, исчезли старческие черты лица. Он осмелел, перестал стесняться Котовского, во время общего разговора вставлял свои замечания.

Не мог Фома не проникнуться и кавалерийским духом. Он любил спать на тачанке, и часто бывало так, что он просыпался во время боя, когда начинал стрелять пулемет. Высшим же наслаждением для Фомы было, когда кто-нибудь из бойцов сажал его на коня впереди себя и несся во весь опор. Фома крепко держался руками за гриву и приговаривал: — А ну швидче, швидче!

Фома мечтал подрасти хотя бы на вершок. Но эта его мечта так и не осуществилась.

Котовский выполнил свое обещание: он сделал из Фомы гражданина советской республики. Фома Федотович здравствует и поныне. Он живет на Украине, работает, и его уважают, как умного и хорошего человека.

…Котовский, страстно любивший жизнь, кидался в бой, как пловец в поток. Сколько раз, казалось, настигала его смерть, но каждый раз он оставался невредимым. Он умел прямо смотреть в глаза смерти и был готов в любую минуту отдать свою жизнь революции.

В письмах жене Котовский писал иногда и о «мелочах житейских»: «Ты напрасно сшила мне из зеленого сукна блузу. Я хотел отдать сукно хорошему портному. Жаль хорошего сукна. Черная рубашка, которую ты мне прислала, не годится, так как воротник не сходится на целых полтора-два дюйма. Выстираешь синюю, которую я тебе выслал позавчера, шитую в Одессе, и пришли мне». «Сапоги высылаю назад. Обую их зимой. Очень тяжелы. Желтые уже рвутся, я их донашивать буду».

И в этих же письмах он писал: «Милая, дорогая, желанная Лелечка! Каждый раз, когда приходит летучка „оттуда“, где ты, моя родная, ненаглядная, душа моя переживает какой-то удивительно сложный и сильный по остроте своего переживания момент. Каждый раз хочу послать тебе на бумаге то, что у меня на душе, — мое чувство… Эх, да разве вместит весь мир мою любовь?!!»[35].

Это «оттуда» обычно находилось на расстоянии не больше десяти-пятнадцати километров, которые отделяли тыловой штаб бригады и обоз от передовой.

На листках из блокнота, на оберточной бумаге, которую Котовский исписывал то крупным, то мелким почерком, сообразуясь с размерами бумаги, сколько было горячих и нежных слов!

Котовский хотел жить и любить, и вся его громадная жажда жизни подчинялась основному стремлению — победить во что бы то ни стало, отдать себя целиком революции, пролетариату, который не может не победить! Это было глубокой верой Котовского; об этом говорил он, когда звал бойцов за собой в атаку; об этом он думал и; писал в приказах и в письмах. Это придавало целеустремленность всем его действиям и поступкам.